страшных тигров, высоких, как башни, жирафов, злобных пантер; везли и несли в клетках удивительных птиц: павлинов, страусов, попугаев. И народ при приближении этих чудовищ шарахался в стороны: крики, смех, звуки труб, рычание зверей смешивались в сплошной оглушительный гул.

Кончилось это представление, а дальше виднелось новое: триумфальное выступление Александра в соединении с Победой и Афиной. А там дальше – поклонение городов Малой Азии первому Птолемею и возложение на его главу золотого венца. Города олицетворялись актерами, но вместо царя двигалась его золотая статуя. Все сцены перемежались то несением тысяч блестевших на солнце золотых и серебряных кувшинов, блюд, чаш, кубков – царских сокровищ, равных которым не было ни у кого из тогдашних монархов, то громыханием по каменной мостовой тяжелых, чудовищных колесниц, из которых каждую тащили по сотне рабов. А дальше – войска, различные полки в полной форме: тяжеловооруженные пехотинцы-греки в своих медных шлемах, в панцирях, с копьями и щитами; своеобразная кавалерия: всадники на верблюдах, в ярких плащах, с луками за спиной; отряды из внутренних, близких к пустыне, областей; наконец – слава и гордость Птолемеев – значительный отряд слонов, последнее слово военного искусства в III веке. Этими огромными, как целые дома, животными тогда только что начали пользоваться в сражениях, надвигая их сплошной, давящей стеной на неприятельское войско. и, глядя на этих великанов, народ прославлял непобедимость своего царя.

Пестрый и шумный поток этот, заполнивший всю огромную Александрию, казалось, не иссякнет никогда. Кончался день; солнце ушло за золотую полоску Средиземного моря, быстро потухал южный закат, и надвигалась темная африканская ночь. Но и в душном сумраке все еще двигались по улицам запоздавшие части процессии, и толпы народа не расходились.

Зажигались факелы, засвечивались фонари, и царило все то же оживление, что и днем. Многие хлынули за процессиями к колоссальному, вновь выстроенному зданию, где должно было происходить коронационное пиршество. Простой народ, конечно, не рассчитывал проникнуть в самую залу – там пировала и веселилась только отборная публика: военные, чиновники, придворные, да разве еще самые крупные богачи, известные лично царю и главным сановникам. Но в раскрытые двери видно было внутреннее убранство залы; и толпа любопытных, толкая и давя друг друга, старалась заглянуть в это великолепие, созданное знаменитыми художниками и мастерами. Там стены были покрыты рядами мраморных барельефов, а в промежутках висели картины, вместо рам задрапированные в драгоценные ткани. Ниже живописно натянуты были звериные шкуры, и на их ярком фоне сияли золотые мечи, щиты, шлемы с редкими камнями. Потолок и колонны, его поддерживавшие, были раскрашены, и зала должна была изображать пальмовую рощу: стволы пальм – колонны – переходили в зеленую сеть лапчатых ветвей, нарисованных на потолке. Пол же сплошь был усыпан живыми цветами, в которых путались ноги пирующих.

И всю ночь напролет шло здесь ликованье, всю ночь горели огни светильников и факелов, всю ночь слышны были веселые песни и дружный топот танцующих, звучали трубы, флейты, арфы… И народ не расходился с площади, тоже веселясь и танцуя под далекую царскую музыку.

Но самого виновника торжества – царя – не было видно: он как бы и не принимал никакого участия в своем празднике. Он был там, далеко, за высокими каменными стенами, в таинственном, недоступном для простых смертных, дворце. На одно мгновение лишь показался он вместе со своей сестрой-царицей Арсиноей, окруженный сонмом важных, безмолвных, как изваяния, жрецов, показался на высоком балконе дворца, чтобы осветить своим «спасающим и благостным взором» столицу и народ, и скрылся в похожие на храм покои дворца для совершения новых церемоний и таинств с помощью жрецов и магов…

И весь праздник устроен был так, чтобы внушить народу мысль о необыкновенной природе царя, о его близости к богам. Птолемей начинал свое царствование как прямой и законный наследник Александра, божественного создателя Александрии, как сын великого первого Птолемея, единосущного богам, «Спасителя Сотера». Народ, и греки, и туземцы, сами хотели такого государя; первые, потому что признание царя божеством было им выгодно; вторые – потому, что настоящего царя они и не умели себе представить иначе как божеством.

Македонские генералы и богатые дельцы-греки, захватившие во главе с Птолемеями Египет, властвовавшие здесь и собиравшие колоссальные доходы с нильского населения, стремились упрочить свое положение: они старались придать власти своего вождя характер божественности и необычайного могущества. Старым египетским населением руководили жрецы его родных богов. Этому духовенству, привыкшему к власти и влиянию, хотелось сохранить их и при новых правителях. Птолемеи и их сотрудники также были не прочь сблизиться с старым влиятельным духовенством. Жрецы с самого начала пользовались большим почетом при дворе Птолемеев и постепенно укрепляли в народе уверенность, что новые цари, освободители Египта от векового персидского ига, являются истинными наследниками старинных фараонов, единосущными этим «сынам Солнца»…

II

В обычные, будничные дни жизнь Александрии сосредоточивалась в обеих морских ее гаванях и на их широких, мощеных набережных.

Гавани эти разгораживались каменным молом, протянутым с берега на близкий, противолежащий остров Фарос. На краю последнего и высился знаменитый мраморный маяк, воздвигнутый при первом Птолемее. Свет его фонаря в темные африканские ночи виден был в море чуть не за 100 верст: так он был высок. Он считался одним из семи чудес мира, и александрийцы гордились своей достопримечательностью.

Александрийский маяк

С раннего утра в этой части города, прилегающей к морю, царило шумное и хлопотливое оживление; здесь сосредоточивалась та необычайная торговля, которую Александрия вела со всеми странами тогдашнего света.

Не смолкая, наполняют накаленный солнцем воздух набережной крик, стук, скрин, визг и говор множества людей на всевозможных языках. Звуки эти несутся отовсюду – и с верфей, где строятся новые большие корабли, на которых можно было бы перевозить живых слонов, так называемые элефантеги, и из гавани, где разгружаются пришедшие суда, нагружаются всякой всячиной готовые к отправлению; уходят, поднимая паруса, одни корабли, а навстречу им уже въезжают новые, свои и чужие, с разноцветными парусами, похожими на крылья гигантских птиц. Стонет, гудит от шума и звуков и самая набережная с своими складами, харчевнями, лавками, меняльными столами, уличными мастерскими. Снуют взад и вперед целые вереницы носильщиков, почти нагих, загорелых, согнувшихся под тяжестью груза; тут же везут что-то на ослах и сонных верблюдах. Кричат, словно их режут, разносчики пресной воды, продавцы овощей и фруктов, лавочные зазывалы. В тени, под навесами из парусины, которые ежеминутно поливают водой, спорят и задорно жестикулируют продавцы и покупатели. Преобладает греческий говор, но грубо