перелома в бою, вынуждены были вновь и вновь откатываться назад, неся огромные потери.

Противник засек ненавистный для него пулемет и организовал за ним форменную охоту. Два средних миномета буквально забрасывали позицию Бузыцкова минами. Если учесть, что для маневра огнем «максим» был установлен на открытой площадке, а не в дзоте, то положение Бузыцкова и его второго номера Батаева было не из легких. Время от времени «максим» умолкал, и тогда с замиранием сердца вслушивались пограничники в эту паузу: «Неужели всё?» — а враг, осмелев, выползал из своих нор и бросался вперед, предвкушая желанный успех. Но каждый раз снова и снова на него обрушивался огонь «неистребимого» пулемета, с того же места и с той же меткостью. Приходилось только удивляться, как удавалось Бузыцкову выходить живым и невредимым из всех этих переделок. И никто — ни атакующие, ни свои, обороняющиеся, — не знал, что Иван Бузыцков, командир пулеметного отделения, если б даже и захотел сменить позицию, чтобы укрыться от минометного огня, не смог бы этого сделать. Десятки осколков сидели в его сильном, но теперь уже беспомощном теле, были перебиты ноги, кровоточили руки. Но Иван знал, что от него зависит в этом бою, и никакая сила не смогла бы оторвать его от гашетки. Прикипел он, прирос к своему «максиму».

Перелом наступил неожиданно. Справа от насыпи по противнику, поднявшемуся на очередной приступ, ударили сразу несколько пулеметов. Враг заметался, запаниковал. Грязно-зеленые френчи бросились было назад, но плотный заградительный огонь отсек им обратный путь на мост.

«Константинов с поддержкой! Определенно!» — решил Тужлов, выделив из разнотонных звуков боя голос второго станкача. Создалась благоприятная ситуация для разгрома блокированных на этой стороне реки вражеских сил, и начальник заставы приказал приготовиться к атаке.

— Не робей, воробей, — произнес Чернов свою неизменную присказку и, прежде чем примкнуть к винтовке штык, выцарапал на обшивке блокгауза шестую риску.

Да, это была уже шестая контратака пограничников в это воскресное утро, и последняя для Чернова. Вместе со всеми он выбросился из траншеи и, пригибаясь и увертываясь от пуль, кинулся на сближение. По опыту он уже знал — это самое трудное в атаке. Враг как огня боялся рукопашной, и, как только из траншеи вставала стремительная зеленая цепь, он, отстреливаясь, пятился назад. Это пространство дорого давалось пограничникам. Так погибли Мальцев, Вихрев, техник-лейтенант Романенко. Зато потом, когда эти тяжкие метры оставались позади, наступал тот самый момент, когда уже не было места ни чувствам, ни эмоциям. Здесь противоборствовали сила и ненависть.

Увлекшись преследованием, Чернов вырвался далеко вперед и оказался по пояс в реке, окруженный со всех сторон врагами. Винтовка со сломанным прикладом уже мало чем могла помочь. Он отбросил ее в сторону и сокрушал врага кулаками. Вот где пригодились и его боксерская реакция, и сила, накопленная в упорных тренировках. «Не робей, воробей», — приговаривал Чернов, орудуя своими кулаками, словно кувалдами. Ему на помощь уже спешили Шеин, Курочкин, Ворона… И вдруг удар под лопатку пошатнул пограничника. Он хотел быстро повернуться, но тело уже было вялым и непослушным. И все-таки боксер превозмог себя. Стрелявший в него фашист, сокрушенный могучим ударом, навсегда исчез под водой. Но в тот же миг два широких немецких штыка вспороли могучую спину пограничника…

ПОДДЕРЖКА

— Ну, как обстановка, Василий Михайлович?

— Да вот забор упал, и вся обстановка как на ладони, — отшутился Тужлов, с удовольствием пожимая руку старшему лейтенанту Константинову.

Они встретились в траншее у дзота-1, оба еще разгоряченные боем, не скрывая своей радости от его исхода.

— Кажется, я вовремя?

— Как нельзя кстати, Александр Константинович. Честно говоря, опасался — не выдержим.

— Не скромничай, Тужлов, ты уже держишься целых четыре часа.

— Так-то оно так, — вздохнул начальник заставы, — потери у меня… Романенку убило, строителя…

— Война, — качнул головой Константинов, и оба помолчали. — Ну так что у нас тут с обстановкой?

— Кое-какие сведения имеются. — Тужлов взялся за свой планшет. — Тут вот Мелешко карту одну добыл…

Карту изучали молча. Благо противник предоставил такую возможность — спокойно и обстоятельно поразмыслить. Синие наконечники стрел в двух местах рассекли государственную границу: из Фельчина на Комрат, из Оанча на Кагул. Далее их концентрированный удар был нацелен в кишиневском направлении. В полосе удара на Комрат, против «Береговой крепости», действовали 6-й и 9-й пехотные полки 1-й румынской королевской дивизии «Антонеску» и отдельный инженерно-саперный батальон немцев. Не считая артиллерии и других мощных средств поддержки, противник имел здесь более чем двадцатипятикратное превосходство — на каждом километре фронта против пяти пограничников сражалось не менее роты противника. Вот почему, разрабатывая свои планы, вражеские штабисты рассчитывали на успех.

Но они просчитались. И дело тут не в математике. Пограничники сражались с врагом на равных и даже имели успех, потому что по стойкости и крепости духа их превосходство над противником ничем нельзя было измерить.

Однако непрерывные атаки, артобстрел и бомбардировка с воздуха ослабили и «Береговую крепость». Был выведен из строя дзот-3, повреждена значительная часть ходов сообщения и траншей опорного пункта, застава понесла ощутимые потери. И Тужлова и Константинова не могло не волновать, что же будет дальше, если поддержка не подойдет, а противник с той же настойчивостью и методичностью будет продолжать свои атаки за овладение мостом и шоссе. Оба хорошо понимали сложность и трагизм этой ситуации, потому что фашистская карта четко и ясно раскрыла перед ними настоящее и возможное будущее. Наступающему противнику, привязанному к этой болотистой местности, к переправам и коммуникациям, не оставалось ничего иного, как взять «Береговую крепость», а пограничникам — выстоять или умереть.

Веселое оживление в траншее отвлекло командиров от карты. По узкому обвалившемуся лабиринту прямо на них шел немецкий офицер. Сзади, выставив перед собой карабин со штыком, с необычно серьезным видом на озорном лице торжественно шествовал ефрейтор Ворона.

— Товарищ старший лейтенант, — Ворона опустил карабин к ноге и вытянулся в струнку, — будучи при обследовании берега, путем пленения…

Кто-то из пограничников хихикнул. Ефрейтор был не в ладах с русским языком.

— Тьфу ты! — Ворона мотнул головой и перешел на «ридну мову»: — Ось байстрюка спиймав, товарищ старший лейтенант, прыдурявся, лыха годына, що мертвяк.

— Что вы делали на берегу? — спросил Тужлов у ефрейтора.

— Шукав Чернова…

— Ясно. — Начальник заставы пристально посмотрел на немца: что-то знакомое было в его облике, взгляде. — Ведите его в блокгауз!

Немец был в форме офицера полевой жандармерии. В блиндаже он упорно отводил взгляд от пристально рассматривавшего его Тужлова. Память старшего лейтенанта лихорадочно ворошила прошлое. Быстрый, цепкий взгляд из-под надвинутых бровей, нервные, беспокойные пальцы — все-таки он видел