О: Я знавала иных, о ком ходила такая слава, у них повадка другая. В том месте, где я греховодничала, про них чего-чего ни знают. Прозвание им — «петиметры»[140]и «смазливцы». Расфуфырены так, что на мужчин не похожи. Уж такие хлыщи, такие кривляки. Только и занятий, что строить козни и злословить. Люди говорят, это оттого, что они сами себе противны: видят, что им вовек из грязи не выбраться, ну и марают грязью всех без разбора.

В: И Его Милость был с ними несхож?

О: Ни капельки.

В: Когда Дик сходился с вами у него на глазах, не понуждал ли он вас совершать соитие противоестественным образом?

О: Ни словом, ни поступком не побуждал. Молчал как каменный.

В: Добро, мистрис Ли. На ваше суждение о сём предмете воистину можно положиться. Вы, стало быть, знаете за верное?

О: Знаю, что по ухваткам он ничего общего с теми господчиками не имел и слухов таких о нём не ходило. На что уж у мистрис Клейборн любили перемывать косточки гостям — бывало, распустим языки и ну пересказывать, какой у кого изъян да какие о ком толки. Но про Его Милость в этом смысле никто не поминал. Тоже и лорд Б. у меня про него выпытывал, — а это такая ехидна, другой во всём Лондоне не сыскать. Услыхать худое о приятеле — большей радости для него нету. Но и тот не давал никакого намёка на такой порок. Только прохаживался насчёт холодности Его Милости — что он свои книги и учёные занятия ни на какие женские стати вроде моих не променяет. И всё допытывался, не победила ли я в нём эту страсть.

В: Что же вы на это?

О: Что он в Его Милости обманывается. Тем самым его самого обманула.

В: Хорошо. Теперь — про пещеру.

О: Только знай, мистер Аскью: я стану говорить правду.

В: А я по своему усмотрению поверю или не поверю.

О: Правда — верь или не верь — останется правдой.

В: Тогда моё неверие ей не в убыток. Рассказывайте.

О: Стали мы подниматься к пещере, но самой пещеры ещё не видели — она скрывалась от наших глаз за взгорком. И тут откуда ни возьмись дорогу нам заступила леди в серебре.

В: Как — в серебре?

О: Наряд на ней был преудивительный — словно как из серебра. А узоров на нём не было, ни цветочных, никаких. А ещё удивительнее, что она носила узкие штаны — вот как носят поверх коротких панталонов моряки и северные жители. Я как-то видела одного такого, когда он верхом ехал по Лондону. И на ней были такие же, только уже. В обтяжку, как лосины. И курточка, тоже в обтяжку и из такой же серебристой материи. А на ногах сапожки из чёрной кожи — вроде мужских для верховой езды, только что голенища пониже. И смотрит она так, словно нас-то и поджидала.

В: И вы положительно утверждаете, что она будто из-под земли выросла?

О: Похоже, она до поры хоронилась в укрытии.

В: Отчего же вы взяли, что она непременно леди?

О: Видно, что не из простых.

В: Имела она сопровождение? Был ли при ней грум или слуга?

О: Нет, она стояла одна.

В: Молодая или в летах?

О: Молодая, пригожая. Волосы не собраны. Пышные, прямые, ни завиточка. И чёрные что вороново крыло. На лбу выстрижены ровно, как по ниточке. Так чудно!

В: А шляпа или чепец?

О: Ничего этого она не носила. И знаешь, у неё не только наружность была диковинная, а и повадка. Стоит ли, ходит ли — всё не как леди, а будто бы молодой джентльмен из тех иных, что всегда держатся просто, без принуждённости, а чванство да церемонии ни в грош не ставят. И приветствовала она нас странным манером: сложила руки перед собой, точно при молитве — вот так — и тут же опустила. Сделала она это походя, вот как махают рукой приятелю при встрече.

В: Была ли она удивлена вашим появлением?

О: Нисколько.

В: Как ответствовал на это Его Милость?

О: Тотчас пал на колени и обнажил голову, как бы изъявляя почтение. Дик за ним. Пришлось и мне тоже. Но к чему это и кто эта леди, мне было невдомёк. Она же в ответ улыбнулась с таким видом, будто вовсе этой учтивости не ждала, но находит её для себя приятной.

В: Она что-нибудь произнесла?

О: Рта не раскрыла.

В: А Его Милость с ней не заговорил ли?

О: Он только стоял на коленях, опустив голову, словно бы показывал, что не смеет глаз на неё поднять.

В: Не показалось ли вам, что прежде они уже встречались?

О: Я только то разобрала, что Его Милость, как видно, знает, кто она такая.

В: Не имел ли Его Милость от неё какого-либо знака или приветствия, лишь ему предназначенного?

О: Нет.

В: Из какой материи был сшит этот чудесный наряд?

О: Я такой сроду не видывала. Блестит точно наиотменнейший шёлк, но при движении заметно, что мягкостью шёлку уступает.

В: Леди, говорите, молодая?

О: Не больше как моих лет.

В: Далеко ли от вас она стояла?

О: Много если за полсотни шагов.

В: Какова она была наружностью: природная англичанка или же иноземка?

О: Нет, не англичанка.

В: Из каких же тогда?

О: Да вроде той, какую два лета назад показывали в балагане близ Мэлла — по прозвищу Корсарша. Её взяли с корабля, захваченного в Западных морях. Лютостью, сказывали, всех морских разбойников превзошла, даром что была у корсарского капитана в полюбовницах. Тот был вероотступник, его в Дептфордском порту повесили, а её пощадили. Мы, которые за погляд деньги платили, стоим вокруг, а она жигает глазами: когда бы не оковы, всех бы порешила. А собой статная и красоты неописанной. Клейборн подумывала откупить её к себе в бордель для ретивейших распутников: им её укрощение будет кровь горячить. Да что-то не сошлись в цене. Притом хозяева её сказывали, она такого срама не перенесёт и скорее наложит на себя руки, чем даст собой овладеть. Нет-нет, ты не думай, это не она стояла тогда на тропе. У этой леди лицо было не свирепое, а доброе.

В: Женщина из балагана — она кто была? Арапка? Турчанка?

О: Вот не знаю. Глаза и волосы чёрные, лицо смуглое впрожелть. Ни румян, ни белил. Немного походила на евреек, которых мне случалось видеть в Лондоне, только те всё больше застенчивые и боязливые. А про эту, в балагане, люди говорили, будто она не истинная корсарша, а обыкновенная цыганка, нанятая корсаршу изображать… Это я рассказываю, как оно мне представлялось тогда, на тропе, при первом её появлении.