И огорошил Дирижера немыслимым поручением: поставить на сцене Филармонии «Вечный Лед».

— Мы же не оперный театр… — растерялся Дирижер. — Вы имеете, так сказать… концертное исполнение?

— Его, — кивнул визитер. — Исполнить музыку и спеть песни. Без декораций, без ходьбы по сцене.

Глаза такие цвета мокрого гранита, взгляд несколько исподлобья.

— Но… А чем, позвольте, вызвана такая экстранетра-диционная мысль…

— Это Кирыча самого мысль, — перебил гость.

— Чья?

— Товарища Марата Кирова. А что вас в Вагнере не устраивает? Слабый, считаете, сочинитель?

— Так нельзя, конечно, сказать, но… Все же чужд! И прочие обстоятельства…

— Вы имеете, что его Гитлерос любит? Кирыч так и сказал: мало ли что этот…… — тут посетитель охарактеризовал Гитлера матерно, — любит! Не запачкать ему своей грязной любовью шедевра мирового масштаба. А нам самое в раз проявить всемирную отзывчивость. Так что, за работу, герр Дирижер. Завтра же начать репетиции! — приду слушать. А товарищ Рацкевич хотел бы через пару недель послушать вчерне целиком.

— Но там же 20 часов музыки!

— Вы коммунист?

— Нет, но…

— Оно и видно, что нет. А где вы были бы, если солдаты в окопах так же мыслили, как вот вы? Дескать, у немцев больше танков, мы не справимся…

В голосе пришельца звучало искреннее возмущение.

Но история странная, не укладывается! Не фальшивый ли у него документ? Товарища Кирова Кирычем называет! Сумасшедший, возможно.

— У нас, собственно, и нот нет.

— Есть ноты! — гость вытащил из недр шинели роскошный фолиант «Вечного Льда». Резким движением, и потерял равновесие, чуть со стула не загремел, коснулся рукой пола.

«Да он пьян!», — понял Дирижер. Странно, запаха нет, но точно, пьян, и сильно. Как сразу-то не заметил…

— Чо примолкли? — грубо спросил пришелец. — Или боитесь не справиться? Вы же немец. Поработайте уж, будьте добры, с темой национального характера, чтобы мало не показалось. Какая помощь, потребности, лично товарищ Рацкевич зуб дает, что все обеспечим. Связь через меня. Но чтоб репетиции — завтра!

Голос пришельца как-то помутнился, стал недобрым. Глаза тускло сверкнули. Вытащил флягу, глотнул чего-то. Избавиться бы от него.

— Конечно, конечно… Если существует указание руководства, приложим все ресурсы и… а как, простите, на связь выходить?

— Два-двенадцать, и просите телефонистку со мной сочленить… соединить, в смысле. У вас ведь домашний телефон работает?

— Да-да!

— Ну и звоните! Но завтра в 12 встречаемся в филармонии, я буду!

Пришелец достал пистолет, посмотрел в жерло, как в микроскоп. Еще выпил из фляги.

— Понял, понял…

— Еще б не понял! И смотрите — тему девушки так полиричнее, а про лед — поплотней, помощнее! Лично буду следить!

— Непременно…

Пришелец встал, быстро протянул четырехпалую руку, молча простился, стремительно вышел, зацепившись за косяк.

Дирижер вцепился в волосы. Примстилось? Музыка навеяла? Нет, том с готическими буквами — вот, на столе.

Выждал, кинулся к телефону.

— Два-двенадцать? Говорит Дирижер! А нет ли на месте товарища Рацкевича?

Шорох сзади. Дирижер дернулся: гость вернулся, стоял в дверях, подбоченясь боксерской перчаткой.

— Зачем тебе Рацкевич, крыса немецкая? Сказал, связь через меня!

«С начала войны предприятия Ленинграда сдали Красной Армии 702 танка, а с учетом ритмов текущего производства к Новому году их число составит 713. Бронемашин — 470 и 480 соответственно, бронепоездов 58 и 58, полковых пушек 2200 и минимум 2400 до конца года, минометов порядка 10 000, снарядов и минн более 3 000 000, реактивных снарядов 70 000 и в динамике до 80-ти…»

Киров вычеркнул лишнюю букву «н» из «минн», отложил справку. Сталину не цыфры нужны, а чучелы.

Или не лететь?

Она ожидала его, Варенька, а он все не шел, и времени было поздно.

Как же так! Что же он там себе предполагает, что вот так не идет!

Он предполагает немыслимое! Нет-нет-нет! Но он предполагает, это подлинный факт! И где же он? Было тревожно. Он слишком много себе позволяет. Как же так?! Она бы не допустила. Не идет, не движется! Где-где-где?! Домой все равно не пойти. Там умерла мамушка, там ее теперь нет. Там будет немыслимо. И с ним тоже немыслимо. Это нет-нет-нет! Как же жить?

Вокруг собора в Рылеева ограда из турецких пушек, отобранных на войне.

Если ставить «Вечного Льда» всерьез, к этим пушкам привинтить что по музыке положено, и поставить по пассажиру, чтоб дули, и чтобы ограда звучала на манер органа.

Еще есть во фляге, но уже на дне, маловато.

А вот, говорят, что человечье тело — это как музыкальный инструмент для вокала. В дудочках же просверливают отверстия, чтобы каждая дудочка звучала по-своему. Странно, что не было такого тирана, который бы в живых певцах просверливал отверстия. В грудной клетке или еще где для особого свойства звука. Делали же кастратов! — почему не сверлить певцов? Певец выходил бы одноразовый, исполнил и сдох, но тиран на то и тиран, чтобы не жалеть человечков!

Вагнера бы попросить дописать в «Лед» фрагменты для таких просверленных исполнителей. Да умер старик. Не с кем поделиться идеей. И Дирижер умер. И музыковеда в стационаре повар удушил.

Ладно!

Музыка — она прежде всего в душе! Она, как таковая, идея! Совершенных исполнителей нет, а великая музыка звучит во вселенских сферах, и еще вот в душе. Максим носился вокруг собора, выдирал из книги с оперой страницу за страницей, подбрасывал в воздух, и ноты словно текли через его сердце, как полноводная величественная река.

В экстазе выхватил пистолет, палить в небо! Сообразил, что пуль мало. И был некомплект, еще две ушли в Дирижера, сейчас вот… Прикинул: пожалуй, последний патрон. Сегодня, кажется, без надобности, но один пусть будет. На выстрелы примчался патруль. Знакомый.

— Максим Александрович, Максим Александрович, что же это у вас? Ведь не положено! Максим Александрович, сами-то вы как? Вас проводить, может?

— Дойду, — махнул Максим, сунул патрулю остатки книги. — Держите вот, с картинками!

…………………………………..

…………………………………..

…………………………………..

По дороге, маршрут удачно совпав, Максим заскочил в кабинет на Литейный, помнил, что там было 0,5. Во флягу влазило 300, остальное выпил стаканом, глотком. Глотку переоценил, захлебнулся, коротко блеванул. Ладно! Там-то есть, в ЭЛДЭУ, если что? Есть, полная, целая! Вкусная! И Варенька отхлебнет, она позволяет теперь, по 10 грамм, по 15. Да, пьян, и что? Такой будет ей романтизм, не маленькая. Грубоват сейчас, но и ладно! Пусть впечатляется. Барышням в таком возрасте оно и страдать, жир нравственности накапливается, слой культурного опыта!