В доказательство сказанного нужно здесь привести следующее важное наблюдение: Римляне распространяли свои завоевания и закрепляли результаты своих мировых побед на основе тех четырех законов, которые они осуществляли в пределах Рима по отношению к плебеям: ведь по отношению к непокорным Провинциям они применяли клиентелы Ромула, посылая туда римские колонии, которые хозяев полей превращали в поденщиков; по отношению к мирным Провинциям они применяли Аграрный Закон Сервия Туллия, разрешая этим провинциям бонитарную собственность на поля; по отношению к Италии они применяли Аграрный Закон XII Таблиц, разрешая ей квиритскую собственность, так что жители пользовались землями, которые назывались sola italica; по отношению к Муниципиям, т. е. Городам с высокими заслугами, они применяли законы о коннубиях и о консулате, ставших доступными также и для плебса.

Эта вечная вражда между первыми городами не требовала еще объявления войны, и такие разбои считались справедливыми; наоборот, когда позднее нации стали отвыкать от этого варварского обычая, тогда необъявленные войны стали считать разбоем, и они неизвестны теперь Естественному Праву Народов, – Человечных Народов, как говорит Улышан. Эта же вечная вражда первых народов должна объяснить нам[181], что тот долгий период, когда Римляне воевали с Альбанцами, был их самой ранней порой, когда оба эти народа обоюдно разбойничали, о чем здесь и идет речь. Поэтому гораздо разумнее думать, что Гораций убивает сестру за то, что она оплакивает в лице Куриация своего похитителя, а не жениха, если сам Ромул не мог получить жену от Альбанцев, причем ему не помогало ни то, что сам он происходил от Царей Альбы, ни то, что он совершил великое благодеяние, изгнав из Альбы тирана Амулия и вернув законного царя Нумитора[182]. Весьма стоит отметить, что заключается договор считать законом счастливую победу в сражении одних лишь особо заинтересованных лиц: так в Альбанской войне таким было сражение трех Горациев с тремя Куриациями, в Троянской войне – сражение Париса с Менелаем, а так как оно осталось незаконченным, то Греки и Троянцы потом заканчивали его (совершенно так же во времена последнего варварства Государи поединками заканчивали свои споры о Государствах, и счастливые в них подчиняли себе народы). Вообще Альба была Латинской Троей, а Римской Еленой была сестра Горация (таким образом эта История была совершенно аналогична Греческой по сообщению Гергарда-Иоганна Фоссиуса в «Риторике»)[183]; и десять лет осады Трои у Греков соответствуют десяти годам осады Вей у Латинян, иными словами – конечное число вместо бесконечности всего того ранее протекшего времени, когда города питали вечную взаимную вражду. Ведь понятие числа вследствие его высшей абстрактности нации уразумели напоследок, как в настоящих Книгах об этом шла речь по другому поводу; поэтому когда разум становился более развитым, Латиняне говорили «шестьсот», а Итальянцы сначала «сто», а потом «сто и тысяча» (cento е mille) для обозначения бесчисленного множества, так как идея бесконечности может запасть в ум одних только Философов. Потому же, может быть, вместо огромного числа первые люди говорили «двенадцать»: так двенадцать Богов было у gentes Majores, тогда как Варрон и Греки насчитывали тридцать тысяч богов; двенадцать подвигов совершил Геркулес, тогда как на самом деле они были неисчислимы; Латиняне делили асе на двенадцать частей, тогда как его можно делить до бесконечности; потому же были названы и XII Таблиц ввиду бесконечного количества Законов, которые постепенно гравировались на таблице.

Во времена Троянской Войны в той части Греции, где эта война происходила, Греки назывались Ахейцами, тогда как раньте они назывались Пеласгами (по Пеласгу, одному из самых древних героев Греции, о котором речь была выше); впоследствии имя Ахейцев распространилось по всей Греции, и это продолжалось до времен Луция Муммия (по наблюдению Плиния), тогда как потом в течение всего последующего времени Греков называли Эллинами. Такое распространение имени Ахейцев, обнаруживаемое уже у Гомера, показывает, что в этой войне объединилась вся Греция. Совершенно также название «Германия», по сообщению Тацита{456}, в конце концов распространилось на значительную часть Европы, тогда как первоначально Германцами называлось одно племя, перешедшее Рейн и изгнавшее оттуда Галлов; таким образом, слава этого народа распространила его имя по Германии, как и молва о Троянской Войне распространила имя Ахейцев по всей Греции. Ведь все народы во времена своего первоначального варварства настолько мало понимают Союзы, что даже народы самих оскорбленных царей не думают браться за оружие, чтобы отомстить за них, как это видно по началу Троянской Войны[184]. Только на основе такой природы человеческих гражданских вещей можно разрешить следующую удивительную проблему: почему Испания, мать столь многих сильнейших и воинственнейших (по словам Цицерона) наций, мощь которых испытал на себе и Цезарь (во всех других частях мира, где он всегда побеждал, он сражался ради Империи, и только в Испании он сражался ради своего спасения), почему, говорим мы, после славы Сагунта, в течение восьми месяцев непрерывно заставлявшего потеть Аннибала со всеми его свежими и нетронутыми Африканскими силами, с которыми он позже, хоть они уменьшились и устали, чуть не отпраздновал в Риме своего триумфа на Капитолии после победы у Канн, почему после Нуманции, которая поколебала римскую славу настолько, что Карфаген уже ликовал, и заставила обратить внимание на доблесть и мудрость Сципиона, триумфатора Африканского, – почему Испания не объединила тогда всех своих народов в одном союзе, чтобы основать на берегах Тахо вселенскую Империю? Почему она дала повод для грустной похвалы Ауция Флора: «Испания заметила свои силы только после того, как вся была побеждена по частям»? Тацит в «Жизнеописании Агриколы», наблюдая тот же самый обычай у Англичан, в его времена еще совершенно диких, так размышляет в следующем прекрасном выражении: dum singuli pugnant, universi vincuntur{457}. Потому, что они жили, пока их не трогали, в берлогах на своих землях, продолжая вести дикую и уединенную жизнь Полифемов, о которой речь шла выше.