В ответ на вопрос, зачем стремиться к бабушкиной груди, если смысла все равно ни в чем нет, братья, как правило, без лишних слов закатывали рукава ряс и лезли драться. Посему сотрудникам Бдительного Приказа рекомендовали избегать философских диспутов с этими, большей частью безобидными, чудаками. Главное, не наступать харизматам на любимую теологическую мозоль, а экстравагантность – она интересам державы не противоречит.

Приблизясь, члены сонма, как по команде, выхватили из-под одежд разноцветные бубны и, приплясывая в меловой пыли, ритмично затянули:

– Хари-хари-ризма-а! Хари-хари-ризма! О, бабуся, к тебе стремлюся! Хариз-м-а-а-а!..

Барон по достоинству оценил усердие паломников: в бессмысленности их действий трудно было усомниться.

– Так вы возьмете крепундию? – упрямствовал пульпидор.

– Но почему я?!

– Я знаю, профосы Надзора свято блюдут конспирацию. Но мне вы можете довериться с чистым сердцем.

– Овал Небес! С чего бы это я стал вам доверяться? И кто вам сказал, что я – профос Надзора?!

– Мир не без добрых людей…

Рене потупился, не желая открывать имена добрых людей, но барон уже все понял. Случайно подслушанный разговор за стенкой: «Он в этом… как его… в Надзоре служит…»

Удружил рыжий, нечего сказать!

– Выслушайте меня, сударь Кугут. Вас ввели в заблудение. Кош ошибся, он ужасный путаник, а вы его неправильно поняли, – барон старался говорить внятно и медленно, будто с тупым ребенком. – Будь я профосом Надзора Семерых…

– Хорошо, можете сохранять инкогнито! – горячо прервал барона Рене. – Я не настаиваю. Но, тем не менее, возьмите крепундию себе. Вы не имеете права отказаться! Потому что это – Омфалос! Пуп Земли! Святыня Черно-Белого Майората!

И горбун победно воззрился на обер-квизитора.

* * *

В кабинете, куда гросс привел беглую троицу, возились двое крепеньких, ладно скроенных чародеев-близнецов. Внешним видом они скорее напоминали кабацких вышибал или подмастерьев кожемяки, чем некромантов и знатоков Высокой Науки. Эта парочка снова пробудила в памяти вигиллы рассказ вора Гвоздилы, и она пристальней вгляделась в братьев, запоминая на будущее. На первый взгляд чародеи занимались перестановкой лампад на стенных полках, – бессмысленное занятие в помещении, и так освещенном более чем достаточно – но, когда Эфраим жестом отослал обоих, и Анри начала рассматривать убранство кабинета, она поняла, что никакие это не лампады.

На полках стояло десятка два флаконов – фигурно вытянутых, в форме надгробного обелиска, высотой с указательный палец. Удивительно прозрачные, слегка льдистые, сделанные из странного, млечно-бледного стекла, флаконы были закупорены пробками-светляками. Каждый светляк давал лучик синеватого, неприятно острого света, направленный строго вниз, в центр донышка. В месте, куда падал луч, образуя мерцающий пентакль, сидел, скорчившись, крохотный человечек – много разных человечков, мужчины и женщины, тосковали в ледяных казематах, закрыв руками голову и ткнувшись лицом в коленки.

Синий колышек неумолимо долбил их тельца.

Флакон экранировал потоки эманаций, но при первичном осмотре становилось ясно: это не големчики, подобные кисельному «объекту», и не гомункулы, созданные в реторте с питательной кашицей. Пропорции тел позволяли утверждать, что это не маковые эльфики с ампутированными крыльцами, не цверги, отловленные в недрах гор, не злыдни после насильственного самообогащения, не амулетные сидельцы, не чуры или пенатные лярвы… Анри мысленно выругала себя: можно долго и плодотворно рассуждать, кем не являются пленники, но это ни на шаг не приближает к пониманию, кто они есть на самом деле.

Единственное, что вигилла знала доподлинно: рядом с человечками она испытывала неловкость, какую испытывает здоровый, сильный человек рядом с калекой. Или живой – рядом с мертвецом, положенным во гроб. Причина неловкости оставалась загадкой, дурно пахнущим вопросом без ответа.

– Ага… вот ты, мой красавец!.. – Эфраим взял один из флаконов, водрузил на высокий медный поставец и с видимым удовольствием принялся изучать. – Свежачок, бодрячок… Сударыня, не будете ли вы так любезны передать мне комплект лучинок?

Лучинки, связанные шелковой нитью в аккуратный пучок, лежали на ближайшей полке. Анри передала их гроссмейстеру, тот вытащил самую длинную, щелчком пальцев зажег и воткнул перед флаконом в пористый камешек-подставку. Пробка-светляк, натужившись, родила капельку внешнего огня, капля сползла по стеклу снаружи, по той стороне, где стояла зажженная лучина – так, чтобы свет живого пламени смешался с синеватым лучиком. На противоположной стене возникло пятно: млечно-бледное, как стекло флакона, оно наводило на странные ассоциации. Словно флакон, мигом опустев, вывернулся наизнанку и размазался по стене, мерцая, – а пленный человечек превратился в тень, большую, ростом с настоящего человека, мужчину средних лет.

Тень убрала руки от головы и уставилась перед собой. Внезапно, зашипев от ярости – звук пронзил Анри иглой, заставив вздрогнуть – тень кинулась вперед, оставаясь на стене и увеличиваясь в размерах, как если бы хотела дотянуться до людей, и в первую очередь до ненавистного гроссмейстера Эфраима.

– Подержите! – Фрося скинул на руки вигилле свой халат, оставшись совершенно нагим, не считая тюбетея. Движение было настолько естественным, что Анри не сразу задумалась о приличиях. Тем временем гросс зажег еще одну лучинку, бросив ее за левое плечо с наговором. Крошка-факел повис в воздухе, тень отпрыгнула назад, испугавшись, и рядом с ней образовалась вторая тень – костлявый старец в тюбетее. Зашипев вдвое громче, тень кинулась на незваного гостя, норовя вцепиться в глотку. Но старец оказался ловчей: сбив захват, он пнул тень коленом в пах, затем подсечкой опрокинул и принялся топтать ногами. Самое удивительное было то, что настоящий Эфраим во время «теневой» экзекуции не шевелился, не делал ни единого движения, и лишь дышал все тяжелей и тяжелей.

– Шалишь… я т-тебя угомоню… ф-ф… я т-тебя…

Тень сопротивлялась, дважды вскакивала, кидаясь в бой. Старец на стене являл чудеса рукопашной, – вигилла чуяла исходящую от подлинного гросса тяжкую ауру маны, кипящей в горниле беззвучных заклятий. Было непривычно видеть такое отражение метаморфоз маны – в виде драки теней, грубой и вульгарной.

Она оценила мощь гроссмейстера: смешной старик оказался из тех, кто обычно смеется последним. Но поединок явно изматывал главу Совета.

– С-сударь… – выдохнул Эфраим, переступая с ноги на ногу. – С-сударь… малефик… Не присо… кх-х.. единитесь ли?.. кол-ле… га?..

К чести Мускулюса, он не колебался ни секунды, ведом корпоративной солидарностью. Скинув халат – вигилла покорно предложила себя в качестве вешалки, начиная привыкать – малефик зажег вторую лучинку и кинул за левое плечо, подражая гроссу. Сразу же в схватку на стене вмешался третья тень: мощная, плечистая, как и все последователи «Нихоновой школы», практикующие «Великую безделицу», изнурительную для адептов иных направлений. Приложив злобную тень с правой так, что пленник улетел к краю светового пятна, «темный» Мускулюс всемерно, тумаками, пинками и плюхами, поддержал собрата по Высокой Науке.