— Здесь мне нечего вам возразить.

— Что, ни один русский, англичанин или француз не был обвинен в нарушении правил?! А как же «Вильгельм Густлов» с девятью тысячами женщин, детей и раненых? Дениц получит десять лет за то, что его подводные лодки, а это единственное, чем Германия могла достойно противостоять врагам на море, топили транспорты противника. Но разве это не является главной задачей субмарин? Подводная крейсерская война, нарушение коммуникаций противника, изоляция его от баз снабжения и союзников. Именно в этом весь смысл подводного флота, которым, кстати, в той или иной мере располагали все. Не все только умели пользоваться этим мечом так, как мы. Но все подводники Деница не убили столько людей на судах с красными крестами на бортах, сколько убил этот ваш Маринеско. А изуверские бомбардировки спящих городов? За них кто-нибудь ответит? Где-нибудь будут судить тех, кто устроит показательную расправу над Дрезденом? А Гамбург? А Кельн? Так о соблюдении каких правил ведения войны вы говорите, если даже после нее, в спокойной обстановке юридического процесса сотни обвинителей, адвокатов и судей, шелестя томами международного права и произнося Цицероновы речи, даже не помыслят о наказании хотя бы одного человека из стана победителей?

Ротманн хотел промочить горло, но стакан был пуст.

— Я не прошу пощады. Больше всего я не хочу быть в ваших глазах человеком, просящим пощады. Мы знали, на что шли, и знали, что если проиграем, то погибнем. Мы проиграли. Так казните нас. У нас руки по локоть в крови, нас проклянут наши потомки. Только не надо словоблудия. Казните нас, как проигравших, и награждайте орденами Почетного легиона тех, кто нас победил. Победителей не судят. Это всем известно еще со времен Древнего Египта, и это, кстати, еще один из объективных законов войны. И в будущей войне люди будут по-прежнему уверены, что победителю простится всё и побеждать допустимо любыми средствами, а вот проигрывать — нет.

В наступившем молчании они не сразу поняли, что вагон тихо катится вперед. Но в следующую минуту поезд, скрипнув тормозами, снова остановился.

Антону нечего было возразить по существу. Он, конечно, мог бы поспорить о частностях, но в целом понимал, что Ротманн прав. Все нарушали правила ведения войны на морях, и «призовое право» фактически не действовало. Разработанное еще до первой войны, оно в отношении действий подводных лодок было просто невыполнимо и уже тогда нарушалось со всех сторон. Деятельность партизан, убивавших из-за угла, не носивших знаков различия, прятавших оружие под полой, противоречила абсолютно всем правилам ведения партизанской войны, подписанным в Гааге в 1907 году всеми европейскими государствами. Ротманн прав — правила нарушали все, а отвечали за это потом только проигравшие. Видимо, действительно нелепо приравнивать войну к боксерскому поединку.

— Я только хочу вас поправить, Ротманн, — на «Вильгельме Густлове» не было красных крестов. С осени сорокового года он был перекрашен и на нем стояли зенитные пушки. Так что к Маринеско не может быть никаких претензий.

Ротманн только махнул рукой и уставился в окно.

— Вокруг этой истории с «Густловым» наворотили столько всего, — продолжал Антон, стараясь говорить как можно спокойнее, — что потеряли всякое чувство меры и элементарной логики. Причем врали с обеих сторон — и с нашей, и с вашей.

— Что же наврут у вас?

— Ой, много. О сотне подводных экипажей, например, которые якобы перевозил этот теплоход. К концу войны у Деница иногда не хватало обученных команд, чтобы перегнать из Данцига новые лодки на запад. Поэтому миф о тысячах обученных, не курсантах, а о полностью подготовленных подводниках, скопившихся в Восточной Пруссии, просто фальсификация. Врали о двадцати двух гауляйтерах, собравшихся непонятно зачем на этом судне. В рейхе в тридцать восьмом году был сорок один гауляйтер. Десяток добавился на оккупированных территориях во время войны. Однако на «Густлове», который вез из Восточной Пруссии одну двухсотую часть всех вывезенных оттуда морем людей, их собралось аж двадцать два! Врали об эвакуируемых эсэсовцах, когда только что была сформирована группа армий «Висла», командование которой принял Гиммлер, и об эвакуации подразделений СС речь просто не могла идти. Врали даже о муляжах раненых, которые те же эсэсовцы раскладывали на открытых палубах, чтобы показать, что это госпитальное судно. Как будто с субмарины даже в надводном положении можно было их увидеть. Авиация же в те дни совершенно бездействовала по погодным условиям. Особенно гордо врали о трехдневном трауре, объявленном Гитлером по случаю потопления «Густлова», и о зачислении Маринеско в его личные враги. Если только на миг вспомнить, что каждую ночь в Германии рушились города и гибли тысячи мирных жителей, становится очевидной нелепость этой выдумки, рассчитанной на детей, но которой верили и взрослые. По большому счету, гибель «Густлова» была в эти дни лишь досадным эпизодом, о котором, как вы сами знаете, даже запрещено было распространяться. А что касается траура, то он действительно был объявлен в Германии, но по нацисту Вильгельму Густлову, убитому в 1936 году в Швейцарии.

— Ну а наши? Что врали у нас?

— Начнем с того, что ваши были поделены между нами и Западом. Восточные немцы вообще помалкивали о «Вильгельме Густлове». Они, конечно, знали об этой истории, но… На западе лодку «С-13» назвали звучно — «лодка-убийца». Всячески напирали на то, что она потопила заведомо госпитальное судно — белоснежное, с зеленой полосой и всё в красных крестах. Уверяли, что на нем не было не только пушек, но и ни одного военного. Только раненые, женщины и дети. Кстати, Маринеско через несколько дней утопил еще один транспорт с беженцами, окончательно превратившись в исчадие ада. Я не помню название.

— «Генерал фон Штойбен». Это было третьего дня.

— Что? А, да. Возможно. Так вот… мне только в связи с этим непонятно, почему у нас так поступили с Маринеско? Не наградили, выгнали из флота. — Антон уже рассуждал сам с собой. — По-моему, он даже сидел. Конечно, он не был подарком, пил и что-то там еще вытворял, но можно же было человека отметить и с почетом отправить в заслуженную отставку. Прославить в книгах для потомков, наконец, тем более что больше и прославлять-то на флоте было особенно некого. А легенды у нас при желании умели создавать не хуже ваших.

— И в чем же причина?

— Не знаю. — Желая уйти несколько в сторону от этой темы, Антон сказал: — Между прочим, насколько я помню, лишь один из ваших капитанов-подводников был осужден после войны как военный преступник. Более того, самый результативный из них, Отто Кречмер, даже сделал потом блестящую карьеру.

— Кречмер? Разве он не погиб в сорок первом примерно в те же дни, что и Принн?

— Отнюдь. Он попал в плен с большей частью уцелевшего экипажа.

— А Принн?

— Принн и, если не ошибаюсь, Шепке тогда действительно погибли. Это была черная неделя для вашего флота.

— Вот как. От нас, конечно, скрыли факт пленения Кречмера. И что же с ним было дальше?

— В плену он вел себя достойно и даже пытался в канадском лагере для военнопленных организовать что-то вроде сбора разведданных. В сорок шестом он вернулся в Германию, естественно в Западную. Продолжил работу в морском ведомстве уже на преподавательском поприще. Стал адмиралом и в 60-70-е годы лет десять был главнокомандующим военно-морских сил западного военного блока на Балтике. Умер он в девяностых в возрасте 90 или 92 лет.