Что ж, он уже видел ее и не в таком облике и знает, что ей всего тринадцать. Но, уже сбегая по лестнице, она повторила: всего тринадцать. Ему двести лет. А ей только тринадцать. Маевен повторяла эти два слова еще и еще раз, как заклинание.

По мокрому скользкому полу огромного зала она бежала со всех ног. Из-под ее сандалий выскальзывали обломки камня и беззвучно падали в оставшиеся на полу клочья морской пены. Вот наконец она оказалась перед открытой дверью, а за ней виднелись вывороченные камни, между которыми все еще бежали последние струйки воды. Внезапно в дверь ворвался порыв морского ветра. Маевен выскочила во двор и застыла. Там не было никого, кроме насквозь промокшего Венда, устало привалившегося к столбу. А Митт на другом конце двора, за преградой из кучи булыжников, сплошь облепленных кроваво-красными и оливково-зелеными морскими водорослями, уже перебирался через баррикаду, оставшуюся на месте ворот.

– Митт! – отчаянно завизжала она.

Он услышал ее. Остановился. Маевен ясно видела, что Митт задумался на мгновение. В следующий момент он повернулся, весело помахал ей, а затем спрыгнул с завала и быстро зашагал по Королевской улице.

Маевен осталось лишь смотреть ему вслед. Между ней и развалинами ворот раскинулось наполненное пенистой водой озерцо странной формы. По нему гуляли мелкие волны, но вода уходила прямо на глазах. Конечно же, это было то самое место, на котором до нынешнего дня стояла усыпальница. Она оказалась одной из самых замечательных шуток Митта. К тому времени, когда пришла пора ее строить, король, должно быть, уже понял, что он Бессмертный. Потому нечего удивляться, что Митт сделал это сооружение таким абсурдным. Маевен чуть не улыбнулась, несмотря на владевшее ею страдание. Ему двести лет. Ей тринадцать.

Она повернулась к Венду. Тот смотрел прямо перед собой, с него все еще капала вода.

– Я должен принести тебе извинения. – Теперь он говорил с нею не как с девочкой, а как с равной.

– Да, – согласилась Маевен. – Вы устроились на работу во дворец, чтобы дождаться моего появления?

– Нет, – ответил Венд. – Я до последних дней не знал точно, откуда ты появилась. Я взялся за эту работу лишь для того, чтобы чем-нибудь заниматься. Знаете, время – вещь необычайно длинная.

Последнюю фразу он произнес очень мрачным тоном. Маевен явственно представила себе длиннющие ленты времени, протянувшиеся в обе стороны от него – одна в прошлое, а другая, во много раз длиннее, в будущее.

– Почему вы сказали Норет, что она дочь Единого?

– Я этого не говорил. Так считала ее мать. – Венд засмеялся, но этот смех больше походил на сухой болезненный кашель. – Единый сказал мне, что она поедет по Королевскому пути. Он солгал.

– А вы уверены, что это был не Канкредин? – резко спросила Маевен.

Венд уставился на нее с таким видом, будто эта мысль никогда не приходила ему в голову. Далеко за его спиной Маевен увидела майора Алксена, вслед за которым шел папа. Очень осторожно, внимательно глядя под ноги, они пробирались к провалу, образовавшемуся на месте усыпальницы Амила.

– Пойдемте со мной, – велела Маевен. – У меня есть одна мысль насчет вас. – Венд не пошевелился, и она крепко сжала его холодную руку и потянула. – Вам нужно, по крайней мере, переодеться в сухое.

– Это ерунда, – отозвался Венд.

И сразу же от его одежды повалил пар, как будто он стоял под лучами жаркого солнца. Впрочем, Венд не попытался возражать или сопротивляться, когда Маевен потащила его через усыпанный каменным крошевом зал к лестнице. За его спиной в воздухе еще секунду-другую висели клочья пара. Вот и прекрасно. Для того, что она затеяла, было очень важно, чтобы майор Алксен и папа оставались снаружи.

«Но зачем я это делаю? – спросила она себя, быстро взбегая по ступенькам и волоча за собой Венда. – Ведь он считал, что отправляет меня на верную смерть. Знал, что посылает к Канкредину. Или я стараюсь прикинуться благородной?»

Но правильный ответ уже вертелся на кончике языка. Дело в том, что девочка понимала чувства Венда.

Она притащила его в бальный зал и дальше, в меньшее помещение, где находились портреты, а там подтолкнула к стеклянной витрине, в которой покоилась древняя квиддера.

– Возьмите ее, – предложила она. – Играйте на ней. Все равно ведь она ваша.

– О нет, – возразил Венд. – Я вручил инструмент моему сыну. А теперь это собственность королевы.

– Неужели? – осведомилась Маевен. – Я уверена, что Морил отдал его Митту, а не Амилу, а поскольку Митт все еще жив, то инструмент принадлежит ему. Я знаю, что он не будет возражать против того, что квиддера в конце концов окажется у вас. А так она уже который век попусту лежит за стеклом.

– Возможно, ты права, – пробормотал Венд. Он смотрел на прекрасный старинный инструмент так, будто из последних сил боролся с соблазном. – Но ведь если я ее заберу, кто-нибудь это заметит.

– О, вы начинаете раздражать меня! Судя по тому, что мне приходилось о вас слышать, вы должны быть одним из величайших волшебников, какие только существовали на свете. Неужели вам не под силу сделать так, чтобы всем казалось, будто квиддера лежит на месте? В конце концов, никому не придет в голову на ней играть.

– Да, наверное.

Венд зачем-то осмотрел свою униформу, которая уже высохла и даже казалась свежеотглаженной. Резким, суетливым движением он снял прилипший к рукаву кусок сухой морской водоросли. Секунду-другую рассматривал хрупкую красно-коричневую веточку так, будто никогда в жизни не видел ничего подобного, и вдруг широко улыбнулся. Венд достал свою связку ключей, отпер шкафчик, поднял стеклянную крышку и кинул внутрь маленькую водоросль. А потом вынул квиддеру. Маевен показалось, что он извлек из инструмента его душу: квиддера осталась в витрине – большая, отполированная до глянцевого блеска! И точно такую же квиддеру держал в руках Венд; он уже успел перебросить ремень через плечо.

– Хорошо бы вам заменить ремень, – посоветовала она. – Этот очень уж потрепанный.

Венд ласково погладил ремень:

– Я знаю. Ведь его я тоже сделал своими руками. Он выдержит. – Его лицо уже успело сильно измениться и теперь казалось более молодым. Вот оно стало сосредоточенно-счастливым – это Венд подтянул колки и взял первый аккорд. Потом мечтательно-радостным – он наиграл коротенький отрывок мелодии. А квиддера тоже жужжала и чуть ли не мурлыкала от счастья. – Прости меня. – Венд глядел на портрет Морила так, будто там находился настоящий, живой Морил.

– Он простит, – сказала Маевен. – Эта квиддера всегда была для него тяжелейшим бременем.

Венд вздохнул:

– Да, и это странно. А может быть, и нет. Ведь я вложил в квиддеру свою силу, добрую ее половину. – Он сыграл другую мелодию, на сей раз быструю, и еще заметнее переменился: сделался с виду веселее и сильнее. – Мне не следовало никогда передавать эту силу другим. – Сейчас он казался таким же мечтательным, каким часто выглядел Морил.