Д'Артаньян и три мушкетера стояли, слившись в безмолвном единении.

Разведчик переводил взгляд с красивого, благородного лица Атоса, где одни лишь глаза могли рассказать обо всех переживаниях, на утонченные черты Арамиса, а потом на добродушную физиономию Портоса, живо и верно отражавшую все, что лежало на душе чернокожего мушкетера. Он смотрел на них с какой-то тихой, даже печальной радостью, осознавая, что наступил тот самый миг, которого он так ожидал и так опасался.

Он полюбил этих людей! Не только Атоса, Портоса и Арамиса, но и вообще всех этих непутевых и безалаберных, но очень трогательных французов! Он стал понимать их, начал думать как они и даже проникся подлинно дружескими чувствами к некоторым из них. Разумеется, д'Артаньян знал, что все это не помешает ему решительно и твердо довести до конца миссию, возложенную на него Родиной. Но теперь, сроднившись со своими друзьями, он чувствовал, что любая боль, которую ему придется причинить Франции, горьким эхом отзовется в его собственной душе. Каждый удар, который ему придется нанести этой стране, оставит жестокий рубец и на его сердце…

Далеко, на колокольне церкви Сен-Жермен-Локсеруа, раскатисто и гулко ударил колокол.

— Время, друзья! — сказал Атос, размыкая нерушимый круг дружественных объятий.

— Ступайте, д'Артаньян, и да пребудет с вами Господь! — осенил его крестом Арамис.

— Давай, земеля, двигай! — ободрил его Портос. — Если что — ори погромче! Выручим!

— Спасибо, Портос! Воистину вы кладезь оптимизма! — расхохотался псевдогасконец, чувствуя, как тяжелый осадок, накопившийся в его душе, растворяется в дружественной ухмылке афроанжуйца, крестном знамении Арамиса и крепком рукопожатии Атоса.

Он отсалютовал друзьям взмахом руки и, отбросив последние сомнения, в три прыжка одолел лестницу. Очутившись перед гвардейцами, стоявшими на часах у главного входа, д'Артаньян назвал свое имя и ступил под своды дворца, волнуясь как еретик, проникающий в священнейший из храмов.

Прямо у входа его встретил камердинер, предложивший расстаться до конца аудиенции со шпагой, а также иным оружием, ежели таковое имеется. Шпагу д'Артаньян отстегнул, а про остальное оружие слукавил, что оставил дома. Оставить-то он его оставил, но не дома, а у Портоса, дежурившего снаружи.

Удостоверяться в этом камердинер счел излишним и, поклонившись, предложил разведчику следовать за ним. Поднявшись по парадной мраморной лестнице, выстеленной не менее великолепной ковровой дорожкой, д'Артаньян, шествуя за своим провожатым, очутился на втором этаже. Коридоры дворца пустовали. По пути на глаза псевдогасконцу попалось от силы два-три лакея, тенью промелькнувших в сумрачных закоулках. Похоже, сегодня в этом дворце неприемный день, думал разведчик, маршируя за камердинером. Привычка подмечать и осмысливать любую мелочь почти автоматически, не загадывая, пригодится это в дальнейшем или нет, как всегда сработала безупречно. Д'Артаньян шел длинными коридорами и переходами, размышляя: случайно ли так сложилось или же эта безлюдность — заранее спланированный и качественно исполненный штрих к его визиту?

Разумеется, так могло сложиться и случайно, однако, будучи уже достаточно наслышан о всемогущем кардинале, теневом правителе Франции, д'Артаньян советовал сам себе не слишком-то полагаться на случай. В самом деле, у такого знатного вельможи должно быть немало челобитцев, просителей и посетителей вообще. Скорее даже много. И глупо было бы предполагать, что для их приема Ришелье использует какую-то иную резиденцию. Вряд ли. Скорее всего, принимает он их тут же, в своем дворце. А поскольку сейчас в этом самом дворце пусто, хоть шаром покати, стало быть… Стало быть, день сегодня и вправду неприемный. Так-то вот.

Д'Артаньян задумчиво хмыкнул себе под нос. Однако почему же для его ничтожной персоны сделано исключение? Почему кардинал изволил назначить ему аудиенцию именно сегодня, именно в такой день? Вопрос? Вопрос!

Единственное, что приходило в голову: господину Ришелье не угодно афишировать свою встречу с молодым гвардейцем роты Дезессара. Ему не хотелось, чтобы д'Артаньян мелькал в коридорах его резиденции в день, когда эти коридоры будут заполнены посетителями, способными так или иначе приметить и запомнить гасконского дворянина. С другой стороны, назначать аудиенцию в тайном месте, на явочной квартире, скорее всего, показалось кардиналу… перебором. На первый-то раз.

Ну что ж, нежелание господина Ришелье демонстрировать свой интерес к нашей персоне — фактор исключительно интересный и требующий серьезного осмысления, решил д'Артаньян, однако осмыслить что-либо не успел ввиду того, что камердинер остановился наконец у приметной двери темного дуба и, распахнув ее, с поклоном предложил псевдогасконцу войти.

Д'Артаньян собрался внутренне, одернул колет и хотел было переступить порог, как вдруг камердинер сказал ему:

— Шляпу сними.

— А? — от волнения не расслышал д'Артаньян.

— Шляпу сними, да? — охотно повторил камердинер, сопровождая свой совет жестом.

— Вот черт! — спохватился разведчик, сообразив, что чуть было не прокололся, и быстро сдернул с головы широкополую шляпу.

Других замечаний не последовало, и д'Артаньян беспрепятственно вошел внутрь, спиной почувствовав, как закрылась позади него дверь. Он помедлил несколько мгновений, собираясь с духом, а потом вышел на середину большой комнаты, ну или же небольшой залы. Это уж как посмотреть.

Д'Артаньян посмотрел повнимательнее. Что ж, если размеры помещения и могли вызвать спор, то относительно его предназначения разночтений, что называется, не было. Оружейная палата.

Он неторопливо скользил глазами по стенам, отягощенным геральдическими щитами, с пышными или, напротив, скромными родовыми дворянскими гербами. Между щитами было развешано оружие — как холодное, так и огнестрельное, — но все в исключительно богатом исполнении. Изящная резьба и чеканка, а также драгоценные металлы в изобилии украшали рукояти кинжалов и стилетов, эфесы мечей и шпаг, ложи и приклады мушкетов и аркебуз. Подсвеченные редкими солнечными лучиками, что проникали сквозь высокие стрельчатые окна, до половины забранные тяжелыми гардинами, поблескивали самоцветы различных оттенков.

Красивые безделушки, думал д'Артаньян, неспешно рассматривая оружейное изобилие. Выглядят-то они шикарно, да вот толку от них в реальном бою никакого. Вот эту нарядную шпагу, пожалуй, и ладонью-то не ухватишь, столько серебряных ужей и золотых змеек сплетаются над ее эфесом, образуя гарду, призванную защищать руку бойца от вражеского клинка. А этот чудовищно грозный с виду мушкет решительно непригоден к бою: такое количество драгоценных камней на прикладе! Да, мастер явно не был стеснен в средствах, даже на пяту приклада, которая должна упираться в плечо, и то не забыл камушки приладить. Да отдача при выстреле со страшной силой вгонит все это изумрудное великолепие прямиком в плечо стрелку! Неизвестно, нанесет ли такой выстрел урон противнику, но то, что он изувечит самого стрелка, — неоспоримо!