щетку и пасту Гарриет, флакончик детского шампуня, одно полотенце с капюшоном, несколько мягких мочалочек. Она входит в детскую, открывает ящики комода, берет свитера, штанишки, футболочки, носки и нижнее белье, пижамы, несколько одеял.

Гарриет спит, как мертвая. Фрида берет несколько мягких игрушек с кресла-качалки. Она еще только не успела посмотреть на Гарриет, а знает: если она остановится и задумается над тем, что делает, то выгрузит все из сумки и приведет комнату в порядок, она задумается о своих родителях и Уилле, Гасте, Сюзанне и их младенце Генри, обо всех, кому она причинит боль.

Через час она будет милях в шестидесяти от города. Она не знает, что случится после этого, она теперь знает одно: ей нужно быстро и без шума извлечь Гарриет из кровати. Она опускается на пол и прижимает лоб к ковру. Шепчет: «Прости меня».

Инструкторы гордились бы ею. Она сегодня двигается быстрее, чем когда-либо в школе. Она обуздывает свой страх — страх лишает сил, замедляет движения. Она поднимает Гарриет, противясь желанию поцеловать ее. Она сует в сумочку малютку Бетти, укрывает Гарриет зимним пальто. Накидывает большую сумку на плечо.

У нее еще сорок минут, чтобы отказаться от своего плана и подчиниться правилам штата, спасти себя от подвала, к тому же избавить своих родителей от потери дочери. Но она, спускаясь по лестнице и стараясь не разбудить Гарриет, чувствует себя счастливой и цельной. Они вместе, как и должно быть.

Никто не видит, как они выходят из здания. Никто не видит, как она пристегивает Гарриет к новому креслу, как закутывает ее в одеяла до самого подбородка. Фрида включает обогреватель. Осторожно отъезжает от тротуара. Она едет по шоссе на север, когда просыпается Гарриет.

— Мамочка.

Голос Гарриет пугает ее. Она раньше не разговаривала, проснувшись. Несколько мгновений она испытывает чувство гордости, но тут же понимает, что Гарриет зовет Сюзанну.

Она съезжает на обочину и переходит к Гарриет на заднее сиденье.

— Это я, — говорит она.

Она дает Гарриет ее куклу. Она целует Гарриет в лоб и говорит идеальным материнским языком:

— Не пугайся, детка. Я здесь. Мамочка с тобой.

Глаза Гарриет все еще полузакрыты.

— Почему? Почему ты здесь?

— Я вернулась к тебе. Мы отправляемся в путешествие. У нас с тобой будет отпуск.

У нее уходит несколько минут, чтобы успокоить Гарриет, убедить ее не волноваться о папе, и маме Сью-Сью, и дяде Уилле, и маленьком Генри. Объяснить, что она проведет некоторое время с мамочкой, что на сей раз они долго будут вместе.

— Я не могла с тобой расстаться так, как мы расстались, — говорит Фрида. — Не могла это сделать на глазах той плохой тети. В том кабинете. Я тебя никуда не отпущу.

Гарриет трет глаза. Она смотрит в окно.

— Мамочка, там темно. Мне страшно. Мне страшно. Куда мы едем?

Фрида держит Гарриет за руки.

— Я пока не знаю.

— Мы можем увидеть луну?

Фрида смеется.

— Конечно. Мы сможем посмотреть на нее попозже. Мы будем прекрасно проводить время, детка. Столько, сколько получится. Давай-ка усни пока, ладно? И ничего не бойся. Я о тебе позабочусь. Я так тебя люблю. Понимаешь, я вернулась. Я теперь буду с тобой.

Фрида начинает напевать. Она гладит щеку Гарриет. Гарриет хватает руку Фриды, прижимает к своему лицу, ложится на нее, как на подушку.

— Будь со мной, мамочка. Ты меня положишь в кроватку?

— Непременно. Мы найдем хорошее, удобное место для сна. Ты будешь спать рядом со мной, ладно? Помнишь — тебе раньше нравилось. Мы теперь сможем это делать все время, каждую ночь. Я буду обнимать тебя.

Фрида думает об Эммануэль в траве. О кукле, которая смотрит на солнце. О ее другой дочери, сосуде ее надежды. Ее любви.

— Мы сможем обниматься по-семейному.

Она дожидается, когда Гарриет закроет глаза. Если бы она сумела вот так вот успокоить Гарриет прошлой осенью. Если бы она была тогда матерью получше.

Она возвращается за руль, вспоминает уроки на складе, вспоминает просмотр видео со дня рождения Гарриет под крики Эммануэль у нее за спиной. Она выруливает на шоссе, смотрит в зеркало заднего вида. Гарриет абсолютно неподвижна. Вскоре — через несколько часов или дней, если повезет, — она услышит вой сирен. Снова будут охранники, женщины, но уже в другой форме.

У нее фотографии в сумочке. Когда они съедут на площадку для отдыха, она засунет поляроидные снимки ее с Эммануэль во внутренний карман пальто Гарриет, где только Гаст и Сюзанна смогут их найти. Когда они их найдут, они станут задавать вопросы. Они покажут фотографию Рени. Рени станет задавать вопросы. Гарриет вырастет и станет задавать вопросы. Она оставит Гарриет и фотографию их прощальной встречи.

Гарриет будет знать другую историю. Настанет день, и она сама расскажет эту историю Гарриет. Про Эммануэль и синюю жидкость. Про то, что у Гарриет как-то была сестренка, про то, как ее мама пыталась спасти эту сестренку. Как сильно мама любила обеих девочек. Она расскажет Гарриет про Роксану и Мерил. Она расскажет Гарриет про сердца и головы, города и дома. Она расскажет Гарриет о том, какой она была матерью, об ошибках, которые совершила. Она расскажет Гарриет о том, как создать нового человека в своем теле, как создание этого человека противится языку и логике. Эти узы, о которых она расскажет Гарриет, ничем невозможно измерить. Эту любовь невозможно измерить. Ей хотелось бы знать, станет ли Гарриет когда-нибудь новым человеком, вернется ли она, Фрида, к тому времени в жизнь Гарриет. Ей хотелось бы дать знать Гарриет, что она сумеет помочь ей вырастить в ней этого человека. Она может быть осторожной. Она убедит дочку доверять ей. «Я плохая мать, — скажет Фрида. — Но я научилась быть хорошей».

Благодарности

Все то время, что я работала над этим романом и мечтала о его издании, я также с нетерпением ждала того момента, когда смогу сказать спасибо тем, перед кем я в долгу. Моя глубочайшая благодарность людям и организациям, которые внесли вклад в создание этой книги и мою писательскую судьбу.

Команде «Фрида». Мередит Каффел Симонофф, моему неистовому и ослепительному агенту, за наше сотрудничество и литературное партнерство. Моим блестящим редакторам, которые поняли сердце и суть этой книги и показали, как добиться той цели, которую я ставила перед собой. Дот Дэвис за любовь, изящное решение проблем и наставничество, за то, что сделала мою рукопись стройнее и язвительнее, научила меня делать книги, карьеру и быть матерью. Джокасте Гамильтон за