как институт, поддерживающий систему гендерного угнетения (Ziegler et al., 2014). Преимущество полиаморных союзов состоит как раз в том, что традиционные гендерные роли в них уживаются очень сложно (труднее решить, кто главный и т. д.). Это лишний раз подчёркивает, что исторически моногамия (брак) была создана для обеспечения жизнеспособности мужского гендера.

Здесь надо сделать уточнение. В текстах сторонников феминизма нередко слышны призывы к созданию общества с гендерным равенством. Так вот эта формулировка кажется оксюмороном: гендер изначально возник как неравенство, это в самой его природе. И дело не в неравном распределении труда, трудового времени, а в неравном распределении его престижности — Мужчина взял на себя весь престижный труд, а женщине оставил труд презираемый. Собственно, именно потому гендерный порядок существовал столько тысячелетий — не потому что это было как-то разумно или соответствовало неким "объективным условиям", а потому что некоторая группа от поддержания такого порядка получала все статусные сливки. То есть гендер возник и зиждется не столько на разделении труда, сколько на разделении престижа — причём на разделении одностороннем, фактически на полной его монополизации. Это легло в основу гендерного порядка. Поэтому говорить о "гендерном равенстве" — это говорить о мёртвом гендере.

Удивительно, как мало существует в мире работ на тему рождения гендера и мужского господства. Особенно на русском языке. Величайшие антропологи XX века, кажется, и вовсе мало интересовались этим вопросом. Читая их труды, понимаешь, что вопрос о рождении гендера и мужского господства интересовал их не сильно, а вероятно, ныне существующий порядок просто мыслился ими как единственно возможный, чуть ли не естественный, а потому посмотреть на него критически было сложно. В то же время "ничто в природе не объясняет ни половое разделение труда, ни такие институты как брак, супружество или отцовство. Всё это построено на ограничении женщин, всё это является проявлениями цивилизации, которые необходимо разъяснить, а не использовать в качестве объяснения" (Meillasoux, 1981, pp 20–21).

"Женщины составляют половину мирового населения, выполняют почти две трети всей работы, получают одну десятую мирового дохода и владеют меньше чем одной сотой мировой собственности" (Брайсон, 2001, с. 204).

На данный момент наиболее убедительной остаётся концепция антрополога Робина Фокса, который в ряде публикаций ещё с 1960-х развивал идеи, что именно охота на мегафауну сыграла роль в становлении мужского господства (Fox, 1980), правда, упор он делал на том, что женщины безропотно перешли под это господство, так как мясо было уж очень желанным деликатесом (та самая версия, что женщины "продали себя за белок"). Но именно роль мяса, как отмечалось выше, совсем не кажется убедительной. Критики справедливо замечают, что, в свою очередь, и у женщин тоже было что предложить мужчинам в обмен на мясо — секс или плоды, добытые собирательством (Stone, 1997), и для этого вовсе не обязательно было переходить в подчинение. Гипотеза Фокса учитывает не только охоту на мегафауну, но и промискуитет, и неизвестность феномена отцовства, и авункулат, то есть все те феномены, которые большинством известных антропологов обычно игнорируются. Вот только тезис о роли мяса в подчинении женщины выглядит слишком слабым. Предложенный же здесь вариант рождения мужского господства — через рождение гендера благодаря охоте на мегафауну, культурное возвеличивание Мужчины, — кажется куда убедительнее. Женщина была подчинена не мясом и не грубой физической силой. Женщину подчинила родившаяся вокруг Великой Охоты культура, пронизанная идеей величия Мужчины. Именно идеология, созданная Великим Охотником, внедряемая в женские головы десятки, сотни и тысячи поколений, поработила их. Идеология, внедрённая в голову, становится психологией. Следуя логике созданной мужчинами культуры, женщина непременно приходила к выводам этой же культуры (Ortner, 1974, p. 76). То есть в известной степени женское подчинение было добровольным — просто это был единственный культурный сценарий, который за тысячелетия стал считаться естественным, иное и помыслиться не могло: женщина принадлежит Мужчине. Мы и до сих пор так считаем. Правда, всё слабее и слабее.

Возникшая сотни тысяч лет назад идеология мужского господства и с выходом человека из Африки распространившаяся по всему миру, конечно, не была застывшим монолитом: из эпохи в эпоху, от культуры к культуре она по-своему трансформировалась, где ослабевая, а где сохраняя основные черты. В одних уголках мира легенды, оправдывающие мужское господство, утрачивались, а в других они оставались; где-то постепенно отношения между полами снова уравнивались (как у некоторых африканских племён, южно-азиатских или даже в Спарте), а где-то женщины, возможно, даже обретали больший политический вес, чем мужчины (как у ирокезов или минойцев). Ощутимые колебания в культуре мужского господства происходили и на протяжении нескольких минувших веков на территории Европы, где женщина то обретала новые права, то снова их лишалась.

Как самодостаточны женские коллективы животных с менопаузой (бонобо, косатки и слоны), так же самодостаточны и женщины. Но однажды всё пошло не так, и сначала фигура мужа, а затем и фигура отца оказались неуклюжими попытками втиснуть ненужного мужчину в царство женщин, что и привело к созданию современного общества. Построенная на столь неоднозначном фундаменте современная семья просто обязана нести в себе отпечатки былой несправедливости. Так что у нас в плане современного положения вещей?

Мы уже рассмотрели прошлое, которого не было, и прошлое, которое было. Теперь давайте рассмотрим настоящее, которое есть.

Часть II. Брак в настоящем

Тёмные стороны брака и семьи

По следам истории можно проследить, что положение женщины росло, когда по тем или иным причинам мужчины исчезали из её жизни. Чаще всего такой причиной выступали войны: в эти периоды, когда мужья надолго покидали дом, управление хозяйством женщины полностью брали на себя, и когда позже мужья возвращались, с новым положением вещей приходилось либо мириться, либо как-то ему противостоять, что не всегда получалось успешно. Как отмечают историки, в немалой степени именно частые войны послужили повышению роли женщины в Древней Греции от классического периода (450 г. до н. э.), когда она была тотально изолирована в доме, к эллинистическому периоду (300–30 гг. до н. э.), когда она уже вполне свободно ходила на рынок, встречалась с подругами и посещала публичные мероприятия (Свенцицкая, 1996, с. 91–92). Аналогичное влияние войн на освобождение женщин было в Древнем Риме (Гис и Гис, с. 29). Ровно это же происходило и два тысячелетия спустя во Вторую мировую, о чём говорилось в первой главе, когда ещё вчерашние домохозяйки были вынуждены пойти работать на заводы, компенсируя нехватку мужских рук, а по возвращении же своих мужей немало женщин не захотели возвращаться к старому порядку и продолжили работать, создавая