Какое-то время она пыталась сопротивляться. Он гладил ее волосы до тех пор, пока они не распустились и не разметались по плечам и спине. И целовал ее до тех пор, пока все внутри нее не стало плавиться и дрожать.

Ее любовь, долгие месяцы воздержания и одиночества работали против нее. Голод по физической ласке отдавался в каждой клеточке ее тела. Нахлынули томные воспоминания.

«О Боже! О Боже, вот что по Твоему замыслу должно происходить между мужем и женой!»

Муж.

Жена.

Уже нет.

Среди вихря чудесных ощущений на Сьерру вдруг нахлынули сомнения и ужасные вопросы, которые с невероятной разрушительной силой пронеслись в ее разгоряченном мозгу.

Обнимал ли он так же Элизабет Лонгфорд? Нашептывал ли он ей непонятные слова по-испански, когда дотрагивался до нее, и ласкал ли так же, как ласкал теперь ее, Сьерру? Была ли Сьерра просто доступной заменой? Неким «заместителем» Элизабет? И как удобно. Всего в трех шагах.

— Не плачь, Сьерра, — сказал Алекс хрипло. — Рог favor[49], не плачь.

Но она не могла остановиться. Ее тело пульсировало желанием, а душа рыдала от отчаяния. Сьерра оттолкнула Алекса, насколько могла, руки ее были сжаты в кулаки. Она почувствовала, что он ослабил объятия, и заплакала еще сильнее. Когда он отступил назад, она закрыла лицо руками и отвернулась, бесконечно униженная.

Если до сих пор он не знал, насколько сильно она любила его, теперь у него осталось мало сомнений на этот счет. Теперь он получил огромное удовлетворение, видя, насколько легко взять ее крепость.

«Господи, какая я дура!»

— Сьерра, прости, — сказал он мрачно, — я вовсе не хотел тебя обидеть…

Когда он положил руки ей на плечи и попытался снова притянуть к себе, она отстранилась от него.

— Просто уходи, Алекс, — пролепетала она, всхлипывая. — Уходи из моей жизни.

Дверь бесшумно открылась и закрылась.

Сьерра поднялась по лестнице и сняла платье. Аккуратно повесила его, слезы все еще текли по ее щекам. Сняла украшения и положила обратно в бархатную коробочку. Стянула красные атласные туфельки, затем полностью разделась, включила душ. Встала под сильную струю воды и уже не сдерживала слез.

* * *

Все еще рыдая, Сьерра прошла в спальню. Свернувшись калачиком, накрыла голову подушкой. Только начала засыпать, как зазвонил телефон. Часы показывали три часа сорок пять минут. Ей хотелось проигнорировать звонок, но она побоялась, что проснутся дети.

Это был Алекс, и голос у него был странный. Он что — пил?

— Я не хочу говорить с тобой, — еле выговорила она и снова заплакала.

Он не слушал. Он говорил на испанском, молол какую-то чепуху. Обычно она понимала его, но он тараторил так быстро, а она была такой уставшей, что слова сливались в нечто невнятное. Все-таки она разобрала пару знакомых слов. Одно из которых было «esposa» — жена.

Ну и нахал же он.

— Ты развелся со мной, Алекс. Помнишь? Оставь меня в покое.

Сьерра повесила трубку. Когда телефон зазвонил снова, она выдернула шнур из розетки. Накрывшись с головой, она плакала, пока не уснула.

—*—

В прошлом месяце Джошуа побывал в индейской деревушке шесть раз.

Коксэнис все бремя приглашает его. Во время своего последнего визита Джошуа увидел приготовления Коксэниса перед очередной охотой. Этот индеец не живет вместе со своей женой и даже не смотрит на нее, большую часть времени проводя в своем типи, где натирает костным мозгом лани лук и стрелы. Джошуа рассказал, что Коксэнис разговаривал со своим оружием. Он также пил какую-то жутко пахнущую смесь, от которой ему стало плохо. Возможно, это была некая церемония очищения. После того как болезненные ощущения прошли, он натер тело и копье дягилем и другими травами. Джошуа ходил за Коксэнисом и наблюдал. Он рассказал, что тот так здорово изображает оленей, что в сумерках вполне может сойти за своего среди пасущегося на лугу стада. Животные даже и не подозревали, что он находится среди них, пока он не убил одного. Перед тем как освежевать оленя, Коксэнис встал на колени и нежно гладил его, разговаривая с ним. Когда мясо было приготовлено, он даже не прикоснулся к нему.

Джошуа почерпнул много ценных сведений от Коксэниса и его соплеменников. Он научил Хэнка плести сеть, чтобы ловить рыбу, а Мэттью ставить ловушки для кроликов. Он перекрыл наш ручеек и бросил корягу в воду. Это оглушило рыбу, так что она всплыла на поверхность. Мы подкоптили достаточное количество в одной из бочек, так что нам хватит на несколько недель.

Джошуа также научил Хэнка и Мэттью делать метательное оружие индейцев «бола», используя боковые прожилки листьев дикого ириса и привязывая кости к каждому концу. Джошуа говорит, что индейцы используют это простое оружие, чтобы ловить перепелок, кроликов и белочек. Мальчики усердно тренировались. Джошуа говорил, что индейцы не очень-то привередничают в еде, как это делаем мы, они могут пообедать древесной крысой, змеями, ящерицами и личинками. Он сам все попробовал и сказал, что это довольно-таки вкусная пища. Я не такая рисковая.

Бет с корнем вырывает рогозу и очищает ее. Стебли вполне годятся в пищу. Здесь много другой съедобной зелени. Весной у нас будут ягоды. Они растут в изобилии вокруг нас. Господи, Ты сотворил эту землю такой щедрой, такой плодородной, как в Эдеме. Нам даже не приходится вспахивать ее. Нам будет здесь хорошо.

— Он болен, мама, — сообщила Каролина.

«Скорее всего, голова болит с похмелья», — подумала Сьерра, но не стала высказывать свои мысли вслух. Ее голова раскалывалась от недосыпания.

— Он не откликнулся на звонок, и я сама вошла, — докладывала Каролина. — Он все еще в постели, мама. Папа никогда не лежит в постели так долго.

Клэнтон решил вмешаться:

— Может, пойдешь и посмотришь, что с ним?

— Прошлой ночью он был у нас, помнишь? Ему просто необходимо выспаться.

— Ты же вот встала, — заметил Клэнтон.

— Не могла бы ты просто пойти и посмотреть, все ли с ним в порядке, мама? — молила обеспокоенная Каролина.

— И что я буду делать?

— Вызови врача или сделай что-то еще, — предложил Клэнтон.

Конечно, она вполне могла бы сделать что-то еще, но с прошлой ночи она боялась подходить к нему ближе чем на двадцать шагов.

— Пожалуйста, — повторила Каролина.

Сьерра посмотрела на детей и поняла, что если она ничего не предпримет, дети решат, что она бессердечная, бездушная ханжа, лицемерно исповедующая христианскую веру. Разве не полагается любить своего врага?