— Не просто петь, но и слушать тоже, — поведал он мне. — Мне нравятся старые песни. Порою селяне помнят только обрывки, а я пытаюсь снова сложить их воедино. — Это очень важно — слушать песни простого народа, объяснял он, тем самым учишься понимать, что людям по душе, но и свои собственные песни он им тоже пел.

— Знатных лордов потешить нетрудно, — рассуждал Талиесин, — они до развлечений куда как охочи, а вот селянину сперва бы выспаться, а потом можно и песню послушать; и если я не позволю ему заснуть, так могу быть уверен: песня моя и впрямь хороша. — А иногда бард просто пел самому себе. — Сижу под звездами и пою, — признался он мне, улыбаясь краем губ.

— А ты правда прозреваешь будущее? — спросил я у него в тот раз.

— Я вижу будущее во сне, — отвечал Талиесин, как если бы речь шла о сущем пустяке. — Но видеть будущее — все равно что вглядываться в туман, и награда затраченных усилий не стоит. Кроме того, я никогда не знаю доподлинно, господин, подсказаны ли мои видения будущего богами или моими собственными страхами. Ведь я, в конце концов, всего-навсего бард. — Мне показалось, он что-то замалчивает. Мерлин говорил, Талиесин хранит целомудрие, дабы сберечь пророческий дар: стало быть, наверняка дорожит им куда больше, нежели явствует из его слов, но нарочно его принижает, чтобы люди не приставали с расспросами. Думается мне, Талиесин провидел наше будущее задолго до того, как оно забрезжило перед кем-либо из нас, и не хотел его открывать. Все хранил в себе.

— Всего-навсего бард? — переспросил я, повторяя его последние слова. — Люди говорят, ты величайший из бардов.

Талиесин покачал головой, не поддаваясь на лесть.

— Всего-навсего бард, — настаивал он, — хотя и прошел обучение друида. Я восприял таинства от Келафидда в Корновии. Семь лет и еще три года учился я, и в последний день, вместо того чтобы взять в руки друидический посох, я ушел из пещеры Келафидда и назвался бардом.

— Но почему?

— Потому, — помолчав, объяснил Талиесин, — что на друида возложены многие обязанности, а мне того не надо. Мне, лорд Дерфель, нравится наблюдать и облекать в слова то, что вижу. Время — это история, и я хочу быть ее рассказчиком, а не творцом. Мерлин хотел изменить историю — и потерпел неудачу. Так высоко я заноситься не смею.

— А Мерлин потерпел неудачу? — переспросил я.

— Не в мелочах, нет, — спокойно отвечал Талиесин, — но в великом? Да. Боги уходят все дальше, и подозреваю, что теперь ни мои песни, ни Мерлиновы костры не в силах призвать их обратно. Мир обращается к новым богам, господин, и может статься, оно не так уж и плохо. Бог — это бог, и что нам за дело, который из них правит? К старым богам нас привязывают лишь гордыня да привычка.

— Ты хочешь сказать, нам всем должно принять христианство? — хрипло осведомился я.

— Мне все равно, какому богу ты поклоняешься, господин, — промолвил он. — Я здесь просто для того, чтобы наблюдать, слушать и петь.

И Талиесин пел; пел, пока в Силурии правили Артур с Гвиневерой. А на мне лежала тяжкая обязанность обуздывать безобразия Мордреда в Думнонии. Мерлин исчез — не иначе, в густых туманах далекого запада. Саксы присмирели — хотя по-прежнему точили зубы на наши земли, а в небесах, где навести порядок было некому, боги вновь затеяли игру в кости.

В первые годы после Минидд Баддона Мордред был счастлив. Война пришлась ему по вкусу — и он жадно предался новой страсти. Поначалу он довольствовался тем, что сражался под началом Саграмора — совершал набеги в умалившуюся Ллогрию либо истреблял саксонские отряды, посягающие на наш урожай и скот, но спустя какое-то время осмотрительность Саграмора стала его раздражать. Нумидиец отнюдь не собирался объявлять саксам войну и идти завоевывать земли, все еще принадлежавшие Кердику, где сосредоточились немалые силы, но душа Мордреда отчаянно жаждала сшибки щитовых стен. Как-то раз он приказал Саграморовым копейщикам следовать за ним во владения Кердика, но те отказались выступать без приказа Саграмора, а Саграмор запретил вторжение. Мордред досадовал и злился, но тут из Броселианда, бриттского королевства в Арморике, пришли просьбы о помощи, и Мордред повел отряд добровольцев сражаться с франками, осаждавшими границы короля Будика. Он провел в Арморике более пяти лет и за это время создал себе имя. В бою, как мне рассказывали, он не ведал страха, и Мордредовы победы привлекали под его драконий стяг все новых и новых бойцов. То были лихие люди без роду и племени, изгои и проходимцы, жадные до добычи, и Мордред стал для них истинным благодетелем. Он отбил у франков изрядную часть прежнего королевства Беноик, и барды воспевали его как возродившегося Утера и даже второго Артура, хотя доходили до Британии через серые воды и другие истории, в песни не вошедшие: рассказы о насилии, и смертоубийстве, и разнузданном разгуле.

Все эти годы Артур провел в сражениях: как он и предсказывал, в Повисе зверски убили нескольких Мэуриговых проповедников, Мэуриг потребовал, чтобы Артур помог ему покарать смутьянов, поднявших руку на служителей Божьих, и Артур поскакал на север, на одну из славнейших своих военных кампаний. Меня там не было, обязанности удерживали меня в Думнонии, но из рассказов мы узнали о том, как все было. Артур убедил Энгуса Макайрема ударить по бунтарям прямо из Деметии; Черные щиты Энгуса атаковали с запада, а войско Артура подошло с юга, и армия Мэурига, шедшая в двух днях пути от Артура, по прибытии обнаружила, что бунт подавлен и убийцы в большинстве своем захвачены, хотя несколько негодяев укрылись в Гвинедде, а Биртиг, король этой гористой страны, отказался их выдать. Биртиг все еще надеялся с помощью мятежников отвоевать у Повиса кусок-другой земли, так что Артур, пропустив мимо ушей призывы Мэурига к осторожности, ринулся на север. Он разбил Биртига при Кар Гее, а затем, не мешкая, под все тем же предлогом, что убийцы священников бежали дальше на север, повел свой отряд по Темной дороге в страшное королевство Ллейн. Энгус последовал за ним, и у песчаных дюн Форида, где река Гвирфайр сбегает в море, Энгус и Артур зажали Диурнаха в тиски и сокрушили армию Кровавых щитов. Диурнах утонул, свыше ста его копейщиков были перебиты, остальные в панике бежали. За два летних месяца Артур покончил с мятежом в Повисе, приструнил Биртига и уничтожил Диурнаха, во исполнение своей клятвы Гвиневере — отомстить за потерю ее родного королевства. Леодеган, отец Гвиневеры, был королем Хенис Вирена, но Диурнах нагрянул из Ирландии, взял Хенис Вирен штурмом, переименовал его в Ллейн — и Гвиневера стала бесприютной бесприданницей. Теперь Диурнах был мертв, и я думал, Гвиневера настоит, чтобы отвоеванное королевство перешло к ее сыну, но она не воспротивилась, когда Артур передал Ллейн в ведение Энгуса, надеясь, что тем самым отвлечет Черные щиты от посягательств на Повис. Лучше, чтобы в Ллейне правил ирландец, объяснял мне Артур впоследствии, ведь живут там по большей части ирландцы, а Гвидр навсегда остался бы для них чужим. Так что в Ллейне воцарился старший сын Энгуса, а Артур отвез меч Диурнаха в Иску — как трофей для Гвиневеры.

Я ничего этого не видел — я управлял Думнонией: мои воины собирали Мордредовы налоги и насаждали Мордредову справедливость. Большая часть работы приходилась на долю Иссы: он теперь был знатным лордом в своем праве, и я отдал ему половину своих копейщиков. А еще он стал отцом, и Скарах, его жена, опять ждала ребенка. Она жила с нами в Дун Карике, откуда Исса отбывал в разъезды по стране и откуда я, с каждым месяцем все более неохотно, выезжал на юг, на королевский совет в Дурноварию. На советах главенствовала Арганте, ибо Мордред распорядился в письме, что королеве, дескать, должно занять его место. Даже Гвиневера на собраниях совета вовеки не присутствовала, но Мордред настоял на своем; так что теперь советы созывала Арганте, а епископ Сэнсам стал ее главным союзником. Сэнсаму отвели покои во дворце, и он вечно нашептывал что-нибудь Арганте в одно ухо, а Фергал, ее друид, — в другое. Сэнсам проповедовал ненависть ко всем язычникам, но едва он понял, что либо разделит власть с Фергалом, либо вообще ее утратит, между былыми врагами воцарилось зловещее согласие. Моргана, жена Сэнсама, после Минидд Баддона вернулась на Инис Видрин, но Сэнсам остался в Дурноварии, предпочитая обществу жены доверие королевы.