После того вступили в суждения о красоте религии, когда ее не затмевают умствования и мудрования людей, желающих выставить себя, а не любящих ее в простоте ее. Императрица говорила также о бывшем большом имении графини Орловой, совершенно расхищенном и поступившем в монастырь Фотия[232]. За сим перебрали все общество Киева и всех дам тамошних; говорили о фельдмаршале, коего способности и дарование я выхвалял.

Она приказала ему кланяться. Dites lui que la brigadière, comme il m’appellait autrefois, lui fait dire bien des choses[233].

От императрицы я зашел к великому князю наследнику, который, будучи занят уроками, не мог долго говорить со мной; расспросив меня об отъезде и Киеве, он обнял и отпустил меня.

Оттуда я поехал к великому князю Михаилу Павловичу; но так как уже прошло время представлений к нему после 12 часов, то адъютант и не докладывал. Я воспользовался сим случаем, чтобы зайти к великой княгине Елене Павловне, которая занялась со мной с полчаса. Она много говорила об Индии и о предполагаемой экспедиции для завоевания сей страны. – Англичане, – говорила она, – столько боятся сего, что они уже заблаговременно располагают подарками в свою пользу владельцев Лагора[234] и других соседственных государств. – Она говорила много о читанном ею недавно путешествии одного Jacquemont на пароходе вверх по реке Индусу[235] и вообще о горах и реках Индии, народах, вере их и влиянии англичан в сей стране, с глубоким знанием дела. Она спрашивала меня о Москве и Алексее Петровиче, о его болезни. Я объяснил ей, сколько скорбь заметна на лице человека сего, хотя он не изъявляет ее на словах; объяснил ей вкратце гнусный поступок с ним сестры его, усугубившей еще его огорчения[236]. Она уже знала о сем.

– Так, – сказала она: – когда уже на него дурно глядят, то все на него нападают.

Ей пришли доложить, что государь приехал к великому князю, и она, подождав несколько, отпустила меня.

Сегодня, 27-го, я был у великого князя Михаила Павловича, который меня принял и отпустил ласково, но не входил в разговоры, потому что был очень занят.

Завтра же располагаю выехать отсюда в 8 часов утра в Москву.

3 мая. Москва

1-го мая рано поутру я приехал в Москву, пробыв менее трех суток в дороге, и до сих пор занимаюсь смотром войск, здесь находящихся, дабы по окончании оных немедленно ехать в деревню к батюшке по пути в Киев.

Киев, 30-е мая

Время, протекшее в последние два месяца, составляет одну из важнейших эпох моей жизни, а потому я изложу здесь обстоятельства сии, чуждые службе и суетам двора, а единственно до меня касающиеся.

В первую поездку мою в Москву я имел в виду жениться. Меня к сему побуждало и то душевное беспокойство, которое я чувствовал в одиночестве, и желание иметь при себе дочь мою, испытывающую всю тягость сиротства своего во время всегдашних моих путешествий и пользующуюся, так сказать, только самыми холодными попечениями в доме двоюродного брата моего Мордвинова, человека самого равнодушного в мире. Я имел также в виду принять некоторую оседлость и, приобретши уже бережливостью своей средства, приступить к сему делу, приобрести и приют, к коему мои мысли стремились, дабы не зависеть совершенно от службы и произвола своенравного начальника. Но всего более занимала меня дочь моя, которую я считал несправедливым таким образом оставить далеко от себя; ибо обеспечение ее состояния в будущем было недостаточно, удаление же от душевных излияний и дружбы ближних, от объятий родительских, могло иметь влияние и на нрав ее, и на самое счастие. С сими мыслями и с сим решением оставалось мне приступить к выбору той особы, коей бы качества соответствовали сим моим целям.

В бытность мою в Москве, я не нашел в кругу, мною посещаемом, ничего, что бы могло обратить внимание мое. Княгиня М., издавна приступавшая ко мне самым нахальным образом, дабы женить меня на дочери своей, не переставала утомлять и отвращать меня своими неприличными настояниями; но чем она более делала усилий, тем более открывала, сколько подобный союз не соответствовал ни видам моим, ни наклонностям, до такой степени, что если бы дочь ее, известная по своему неприятному нраву, и могла мне понравиться, то достаточно было видеть намерения матери и расстройство, происходящее в семействе от ее властолюбивого нрава, чтобы избегать всякого сближения с нею, которое непременно должно было бы обратиться в самую тягостную зависимость.

Но, познакомившись в Москве в доме Чернышевых-Кругликовых, я находил удовольствие проводить время свое в сем доме, в коем простота в обхождении и искренняя дружба к семейству нашему меня привлекали. Квартира их была в соседстве с занимаемой мною, и я с удовольствием сиживал у них по вечерам в свободные от занятий часы. Тут я имел случай видеться с одной из сестер их Натальей[237], еще незамужней. Ей было 27 лет. Не будучи красавицей, она была не дурна собой, но в особенности привлекательна была своим умом, о коем свидетельствовали все знавшие ее коротко. Я не имел намерения жениться на ней, а обращался мысленно к младшей сестре ее Надежде[238], находившейся в то время в Петербурге, у сестры их графини Пален[239]. Много превозносили красоту ее и достоинства души; а, как она должна была в скором времени возвратиться в деревню, то я и надеялся с ней там свидеться, познакомиться и избрать, если бы она мне понравилась.