Оставалось мне выехать из Москвы в деревню так, чтобы слух об обручении моем еще не распространился по городу. Проведя у Кругликовых вечер, я приказал в ночь отправить экипаж свой в Всесвятское[243] и после полночи сам туда же отправился ночевать из квартиры Кругликовых.

5-го числа я дождался их в Всесвятском, и мы поехали вместе в деревню.

Дорогой невеста моя предложила мне съездить в Осипов монастырь на могилу покойной жены моей для отслужения там панихиды. Сие было желание мое, которое она предугадала. Но в Волоколамске мы расстались: я поехал к отцу, а Чернышевы к себе в Ярополец[244]. Батюшка уже прослышал о моем обручении, но с Надиной и, поздравив меня с оным, выхвалял долго и выбор мой, и достоинства будущей жены моей. Я его оставил несколько времени в заблуждении и когда он перестал говорить, то я ему сказал, что я обручился не с Надиной, а с Натальей. Он сперва удивился, после смеялся ошибке своей и не менее того изъявил удовольствие свое моему браку.

8-го числа Чернышевы приехали к батюшке, и того же дня я уехал с ними в Ярополец, где пробыл до 20-го числа. В течение сего времени батюшка приезжал к нам, и я навещал его.

Предположенное нами посещение могилы покойной жены моей, в день рождения ее, 7 мая, не удалось, и мы поездку и долг сей совершили несколькими днями позже. Мы хотели исполнить сие одни с невестою; но батюшка пожелал с нами ехать. Однако, прибыв в монастырь, я просил его остаться с Кругликовой на подворье, а сам с невестой пошел вдвоем, и мы отслужили панихиду на могиле покойной.

Вслед за сим я взял все нужные меры, дабы привезти дочь свою из Петербурга в Ярополец, откуда располагаю взять ее в наступающем августе месяце, когда женюсь, и писал о сем брату А. Мордвинову и брату Сергею, который должен был ее привезти в Ярополец.

20-го я выехал из Яропольца и приехал ночевать в Осташево[245]; а 21 мая продолжал путь свой через Смоленск и, приехав в Киев 26-го числа, вступил, по приказу главнокомандующего, в тот же день в отправление новой должности своей.

Июня 23, Киев

До сих пор продолжал я с крайней деятельностью занятия свои по новому званию и в особенности вникал в дела интендантства, о коих мне говорили государь и военный министр. Фельдмаршал с первых дней сам просил меня вникнуть в них, предупреждая меня на счет многих злоупотреблений, в них происходящих. Он обратил особенное внимание мое на правителя канцелярии своей Квиста, называя его плутом и человеком корыстолюбивым. Я не имел ясных доводов, дабы поддержать мнение его; но сего достаточно уже было, чтобы поселить во мне всякую осторожность против действий сего человека, пользующегося весьма дурной славой, как интригана, владеющего умом фельдмаршала и участвующего во всех торгах и плутнях комиссионеров.

С прибытием моим сюда я застал приехавшего за два дня до меня Красовского, который, спустя еще два дня, уехал в деревню свою, дабы следовать к своему корпусу; но он уже не занимался более делами…

Фельдмаршал, при всей старости своей, имеет верный глаз, и ненавидел Красовского. Последние поступки его в Петербурге, где он действовал по власти и уполномочию, ему не данными фельдмаршалом, уронили его совершенно в общем мнении. Он приписывал удаление свое интригам Квиста и Карпова, дежурного генерала; но сему был он более сам себе обязан. Фельдмаршал же в мнительности своей приписывает ему и самые корыстные поступки, для обвинения его в коих я не имею никаких доводов, а потому и готов сомневаться в истине таких обвинений.

Все управление армии лежало на трех лицах: Красовском, Квисте и Карпове. Квист владел умом фельдмаршала, оттого что он был умнее и хитрее всех окружающих его. Он действовал и посредством женщин, к коим фельдмаршал при старости своей имеет еще непомерную слабость; он, как все говорят, через сие приобрел большой вес, коим пользовался, дабы делать самые важные злоупотребления: ибо в канцелярии главнокомандующего, коей он правил, было привлечено все течение дел денежных, награждений, провиантских и тому подобных, так что дежурство, коим управлял Карпов, осталось почти ни при чем. В такое же состояние ничтожества было приведено и управление интенданта, коего место занимал генерал-майор Солодилов, избранный Красовским, человек совершенно пустой, слабый и даже глупый, так что у Квиста в руках было правило всей армии, даже вся военная часть, ибо все назначения, переводы, производства, все у него делалось.

Хотя Красовский и занимался делами по канцелярии Квиста, но, как кажется, весьма поверхностно, особливо в делах интендантства, не желая обременять себя занятиями сложными; не менее того он видел поступки Квиста и часто жаловался на них. Квист же не упускал случая пользоваться своим влиянием и в обхождении с Красовским, как и с другими лицами, был, как говорят, дерзок и своенравен.

Когда я прибыл сюда, положение и поведение Квиста изменились: я нашел в нем покорного и послушного подчиненного, преопытного в своем деле и измеряющего, так сказать лицо, с коим он дело имел. Мне не нравилось то, что все делопроизводство армии у него находилось, что и не должно было быть, и я не скрыл желания своего видеть впоследствии времени предметы по своим местам. Сие никому не понравилось, ибо Квист не мог с удовольствием видеть уменьшение власти своей; а Карпов, изленившийся в покойной жизни, охотно уступал другому все, что могло облегчить его в занятиях.

Слышав отзыв фельдмаршала о Квисте, я убедился, что ему более нельзя служить здесь: ибо я видел, что должен был находиться, так сказать, на бессменных часах за ним, и потому решился при первом случае просить фельдмаршала об удалении его, к чему мне вскоре и предстал случай.

Я имел наблюдение за действиями Квиста и встретил несколько дел, по коим уверяли меня, что он брал деньги; но явных улик не было, и я не мог ничего открыть по оным. Однажды, рассматривая с ним месячные отчеты о продовольствии армии, которые представляются от главнокомандующего государю, по ведомостям интенданта, я заметил, что последние были значительно изменены поправками, карандашом сделанными по полям, и писались новые. Я спросил причину сего у Квиста, который отвечал мне, что сие делалось по незначительности поставок провианта, заготовленного на половину 1835 года в остзейских губерниях, о чем бы интенданту не следовало совсем и писать. Отзыв сей был неудовлетворителен; я навел справку в делах интендантства и нашел, что поставка сия, преждевременная и сделанная вопреки представлению интенданта в самое дорогое время, простирается на 140 000 с лишком рублей. И когда я вторично спросил о сем Квиста, то он отвечал мне, что изменения сии были сделаны без умысла и единственно по ошибке, которая давно уже продолжалась.