Выжидаю некоторое время.

Все тихо.

С левой стороны до решетки ограды ближе всего. Пригнувшись, мчусь по траве. На решетке вверху есть поперечина. Хватаюсь за нее и подтягиваюсь, одежда при этом намокает, потому что чугунные прутья в росе. Сверху они очень острые. Об одно острие я раню правую руку.

В какой-то момент с трудом сохраняю равновесие, и кажется вот-вот рухну вниз. Но затем благополучно соскальзываю с противоположной стороны на улицу. Метров сто я пробегаю в носках, потом останавливаюсь. Надо надеть ботинки.

Только бы не наскочить на полицейского!

Но ни один из них мне не попадается. Вдоль по аллее я иду к гаражу.

Ночной дежурный на бензоколонке выглядит бледным и невыспавшимся. Поглядевшись в зеркальце машины, я убеждаюсь в том, что выгляжу не лучше.

В запасе у меня много времени, поэтому я еду медленно по городу и по автостраде.

Как быстро я несся здесь в день знакомства с Вереной. Несколько недель прошло с той поры, и вся моя жизнь переменилась.

Из-за Верены.

Я хотел вылететь из интерната доктора Флориана, чтобы позлить отца. Теперь я уже этого не хочу.

Я хотел продолжать оставаться плохим, ленивым, дерзким учеником, как и раньше. Теперь я уже этого не хочу.

На следующий год я хочу получить аттестат зрелости и пойти работать на отцовское предприятие. Я стану зарабатывать деньги. Я пойду на вечерние курсы. Мой отец сделает, чтобы я получал чуть побольше обычной зарплаты.

Если он этого не сделает, я припугну его: скажу что пойду работать к конкурентам. Это будет для него ударом. Сын Мансфельда покидает отца. У конкурентов я наверняка буду получать больше.

Тогда Верена сможет развестись.

Украшения, платья и меха у нее есть.

Квартиру мы найдем.

Эвели только на следующий год пойдет в начальную школу. Это вообще ничего не стоит. А когда я…

Еще немного и я бы очутился в кювете. Надо повнимательней следить за дорогой. Нельзя мечтать и дремать.

Дремать! Боже, до чего же я устал! А мне еще надо в школу! Я еду с открытым верхом, чтобы чувствовать себя хоть чуть пободрей. Холодный утренний ветер треплет мои волосы.

Верена.

Она спит. Видит ли она сны? О нас двоих? Дорога круто идет в гору. Она почти пустынна. Лишь иногда встречаются грузовики. Лес теперь другой. Облетели золотые и красные, коричневые и желтые листья. Черные, блестящие от влаги деревья простирают свои голые сучья.

Скоро зима.

Позвонит ли Верена сегодня?

Теперь нам необходимо найти гостиницу, найти маленький бар. Теперь все по-другому.

Совсем по-другому.

Теперь я уже не могу без нее.

А может ли она без меня?

Не думаю.

Все стало другим. После одной-единственной ночи.

Поворот на ОБЕР-РОСХАЙМ /ПФАФФЕНВИЗ-БАХ/ФРИДХАЙМ. Я съезжаю с автострады и еду через маленький городок, выстроенный в «обывательском» стиле бидермайер, мимо бело-коричневых фахверковых домов, приземистой башни с остроконечной крышей в стиле барокко.

Мальчишки из пекарен разносят булочки. Ремесленники идут на работу. А вот и магазин «ДОРОЖНЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ». Седло и все, что требуется для езды верхом, все еще выставлены в витрине. На этот раз я могу все это хорошо разглядеть в прозрачном холодном воздухе этого октябрьского утра.

Рыночная площадь.

«Задний переулок».

«Оптовая торговля парикмахерскими принадлежностями».

«Булочная-кондитерская наследников покойного А. Вайерсхофена».

Это все то, что я видел тогда вместе с ней — в тот летний день ближе к вечеру. И гляди-ка, опять идет по улице благочестивая сестра-монахиня в накрахмаленном чепце, с молитвенником в руках, на которых коричневые старческие пятна.

У меня еще много времени.

И вот я, все еще не пришедший в себя, в наплыве сентиментальных чувств еду по разбитой дороге в гору к Верениной летней вилле.

Здесь все спит, а многие дома и загородные замки уже покинуты их обитателями. Я вижу опущенные жалюзи, запертые ставни.

И вилла Манфреда Лорда тоже стоит без признаков жизни. Наверное, господин Лео еще крепко спит?

Я нахожу место, где можно развернуться, и еду назад. Двадцать километров по камням и выбоинам. И снова этот щит на обочине дороги, тот, что я видел и в прошлый раз:

ЧЕЛОВЕКОЛЮБИВ. ОБЩЕСТВО

(АНГЕЛА ГОСПОДНЯ)

ДОМ ОТДЫХА

Вот и тропинка, ведущая вниз к старой усадьбе, к старому побеленному дому. На месте и зеленая водопроводная колонка. Несколько кудахчущих кур. Но и здесь ни единого человека. И здесь еще день не начался.

Человеколюбивое общество. Ангел господний. Дом отдыха. Дом.

Слова.

Такие слова, как «Эльба», «Портоферрарио». Я не знаю Эльбу. Я не знаю этого Человеколюбивого Общества.

Я их еще узнаю.

С Вереной.

Многое еще произойдет.

Здесь, на Эльбе и в других местах.

Мы познаем все это вместе. Постоянно вместе.

Хорошее.

Плохое.

Все.

Когда я приезжаю во Фридхайм, на часах ровно семь. Молодой механик как раз открывает гараж, и я имею возможность поставить туда свою машину. Я зеваю, потягиваюсь, разводя руки. Моя крахмальная рубаха мята-перемята, бабочка на боку. Я снимаю ее и расстегиваю ворот. Механику даю чаевые. Я выхожу на улицу, направляясь в «Родники», чтобы там переодеться, и буквально налетаю на шефа.

Он долго глядит на меня, прежде чем до него доходит, кто я такой.

— Оливер, — глухо бормочет он. А потом тем же печальным тоном, в котором нет ни обвинения, ни возмущения, глядя куда-то далеко-далеко: — Ты не ночевал в интернате.

— Да, господин доктор.

— Где ты был?

— Во Франкфурте. Господин Хертерих ничего об этом не знает. Я спустился вниз с балкона… — я говорю все быстрее, шагая с ним в гору по дороге, ведущей к лесу. — Он в самом деле ничего не знает, господин доктор.

— Фройляйн Хильденбрандт умерла.

— Что?

— Два часа тому назад. Я возвращаюсь от нее. — Он продолжает смотреть в свою далекую-далекую даль. — Сегодня ночью у нее был приступ. Хозяин позвал доктора. Тот определил инфаркт и сделал ей укол. Потом по телефону из трактира внизу вызвал «скорую помощь».

— «Скорую помощь»… — бессмысленно повторяю я. Мы идем по опавшей листве, которой так много.