и ссадил девчурку лет 7, которая ехала одна. Ссадил и спрашивает: «Ну, теперь ты хорошо знаешь, куда тебе идти?» – «Знаю», – говорит та. «Вот туда, – поясняет кондуктор, – прямо, а потом вот так сверни». Девчушка кивает и бежит; тогда кондуктор влезает на площадку и сигнализирует отправление… Очень радуюсь на твою начинающуюся дружбу с Геллерштейном, и считаю, что ее, конечно, надо культивировать: он интересный и культурный работник и приятный человек. Почему-то мне верится, что у тебя с ним дело наладится, и он мне как-то в этом смысле симпатичнее, чем Романыч [Лурия А. Р.].

От тети Мушки: Карловне, < Париж 17/XI>

Дорогая Шура, не писала тебе, пока Коля был здесь, потому что знала, что он подробно пишет тебе о нашем житье, бытье. Он ведь совершенно сверхъестественный корреспондент. Но теперь, когда он уехал, я могу сказать тебе, до чего я его сразу почувствовала близким, своим. Ведь мы все его почти не знали, виделись в последний раз мельком, когда он был почти мальчиком, и тем не менее как будто этих лет не было, и я видела перед собой не его, а Сашу… Тебе, наверное, это поразительное сходство голоса, жестов, манеры говорить и ходить не так заметно, как мне, а меня оно всю перевернуло. ‹…› Твоя Маргарита.

От тети Мушки: Нюте, Париж, тогда же

Милая племянница, ваше письмо меня очень тронуло. Уверяю вас, что, несмотря на свой почтенный возраст и седые волосы, я чувствую себя совсем молодой и вы со мной могли бы часто говорить как с однолеткой. Я очень многим увлекаюсь, люблю поспорить, горячиться и в этом отношении, по-видимому, именно с вами у меня было бы много общего. Отсутствие Коли нам очень заметно, потому что мы все к нему искренно привязались. Он такой милый, спокойный, и мне не достают его «умные» беседы. С Юрой не очень разговоришься, потому что он вечно шутит. Когда вы приедете в Париж, а я в этом не сомневаюсь (Коля мне рассказывал о ваших работах), мы с вами всюду вместе побегаем. Я так люблю Париж, что мне приятно будет, если и вы его полюбите. Жду обещанной вами карточки, милая Нюта, и шлю привет от всей нашей застенчивой и ленивой молодежи. Ваша тетя Мушка. А может быть, я летом попаду в Москву.

От тети Тины: Нюте, <Париж, 17/XI>

Дорогая Нюточка, очень рада была от Вас получить такое милое письмецо и с большим удовольствием принимаю Вас в число моих племянниц, т. к. Вы мне и по карточке своей, которую я еще видела у Коли, очень понравились. От тети Мушки знаю, что, быть может, Вы будете сопровождать Колю в следующей его командировке, и эта перспектива личного знакомства с Вами мне очень улыбается; зная, что симпатии обычно бывают обоюдны. Большое спасибо за посланные фотографии Александре Карловне. Прошу передать мою сердечную благодарность за ее теплую приписочку и карточку, которая мне доставила большое удовольствие. Мы с ней ведь старые друзья, скоро 35 лет, что знаем друг друга, и я была свидетельницей ее молодого счастья, как и она моего счастья и несчастья. Такие переживания сближают и связывают людей как-то на всю жизнь, если дороги их потом и расходятся. Колин приезд мне доставил большое удовольствие и потому, что приятно иметь такого деликатного, умного, образованного и притом прямого, сердечного племянника с таким сердечным тактом и таким благожелательным отношением к людям, и потому, что я в нем вижу такого серьезного и талантливого труженика науки, который, несомненно, даст человечеству еще важный прогресс в своей области. Хочу и Танечке написать несколько слов, потому прощаюсь с Вами, поцеловав Вас сердечно. Ваша тетя Тина

От тети Тины: Татьяне, <Париж, 17/XI>

Дорогая Танечка, охотно Вас так называю и принимаю Вас в круг моих племянниц и хочу верить, что мы с Вами при личном свидании скоро сблизимся и почувствуем симпатию друг к другу. За Вашу карточку большое спасибо, она ведь куда лучше, чем те все, что были у Коли, и передает куда лучше Ваш веселый, ровный нрав, о котором рассказывал Коля. Такие две славные парочки собрались у Александры Карловны, и я понимаю, что она так счастлива в своей гармоничной семье. Коля так тепло и так прелестно нарисовал нам вашу общую жизнь с ее интересами, работами и обязанностями, что мне казалось, будто я провела с вами всеми денек и радовалась за вас всех и любовалась этой милой молодой четверкой и ее кипячей жизнью. Может быть, и Сережа получит командировку по своей специальности и Вы заглянете к нам? Я забыла попросить Нюточку, чтобы она при следующем случае послала бы фотографии трех тетей, которые мне очень хотелось бы иметь. Вы так хорошо угадали, что мне хотелось иметь известия от них, от «очевидцев», – спасибо Вам большое. Они всегда так рады, когда кто-нибудь из москвичей их навещает и внести свежую струю в их монотонную жизнь…

<Дортмунд, 17/XI>

Как видно из датировки этих открыток, ни в какой Elberfeld мы нынче не поехали, так как сейчас (полдень вот прóбило) сижу и пишу при лампе, а кругом пролито в воздух сплошное молоко. Это все равно, чтобы поехать с завязанными глазами. Учти, что в моей комнате 6 окон 150 × 200 см на юг и запад, и то без лампы нельзя. ‹…› Ну, пиши чаще, Мергешенька, раскачайся; очень твои письма мне по душé: мужские! Угости Доктора. Брат

Карлушенька, спасибо тебе пребольшое за открытку от 13.11. Не ругай меня за экономию; это тогда так вырвалось, а я совсем не скуплюсь. Сегодня взвешивался (в костюме) – 4 п. 14 ф., так что скорее потолстел! ‹…› Карлушенька, у меня сейчас хорошее, ровное настроение, прекрасные отношения с коллегами – словом, обстановка превосходная. Я даже рад, что нынче никуда не поехали: полежу уютненько на мягкой кушетке и почитаю. Я думаю, что тогда мне испортило настроение еще вот что: мне намекнули, что русский, которого я здесь встретил, – активный политический враг, и мне это было неприятно; на деле оказалось ничего подобного: это хороший парень, советский подданный. Все наврали. Ну, вот, Карлинька хорошая, постараюсь все использовать за границей, все осмотреть, поумнеть; авось, атлас напечатают, тогда будет совсем хорошо! Целую Карлиньку, жду еще весточек. Так хорошо утром получить кучечку писем! Сынок: а ты – совсем не Кабаниха. Твой Коля

Анютушка, сегодня нет от тебя письма; очевидно, придет