– Так в чём же дело?

– А – вот!

Сашик услышал, как снова булькнуло, и понял, что это опять булькнуло на дне фляги в руках Михаила Капитоновича.

– Это, конечно, серьёзная причина, но от этого можно избавиться! – услышал он голос Родзаевского.

– Зачем? – Михаил Капитонович помолчал. – Знаете ли, для русского человека очень важно состояние эйфории, это когда душа поёт! А это состояние возможно только в двух случаях: или когда все дела хороши, но у русского так не бывает, потому что у него есть совесть, или вот! – И он снова бултыхнул фляжкой. – И не надо никого обманывать, то есть наживаться нечестным путём, то есть брать грех на душу. И можно немного украсть или заработать, а это потом намно-о-о-го легче отмолить. А если можно отмолиться, то для русского это почти не грех. И даже убить не грех! Если отмолиться! Вспомните самую сладкую русскую сказку – был татем, разбойником лесным, потом стал монахом и основал Пустынь! И народ к нему валом валит! А зачем? Тоже грехи замаливать!

– Вы сказали «фацай», что это?

– Фацай? Очень просто, это военная добыча. Когда русский солдат врывался в китайскую деревню, для него главным было найти, где китайский крестьянин прячет серебро. Это и есть фацай! И мы в полиции живём не столько на жалованье, сколько на фацай. Знаете, сколько стоит завести, а потом закрыть уголовное дело? Вот! А вы говорите, уничтожить Лап ото и Каспе, а где же тогда наш фацай? На что жить? Войдём в консульство, я там тоже постараюсь раздобыть свой фацай, и вы не теряйтесь!

– Научите?

– А как же! Мы же – «ламёзы»!

– А кстати, что это за слово, я его ещё в Благовещенске слышал!

– «Ламёза»? Это «старая шапка», «волосатый», «драный», «никчёмный»!

– «Лао маоцзы»! Откуда это пошло? «Старая шапка»!

– Я думаю, это просто! Это когда русские казаки появились рядом с китайцами! Представьте себе старого русского казака, в сивой папахе и с сивой бородищей! Весь волосатый! Это и есть «старая шапка», весь как одна шапка! Может, конечно, как-то и по-другому было, но очень похоже. Правда?

– Похоже, но как же с моим предложением?

– Один я вам вряд ли пригожусь, а в компанию взять уже некого.

– Почему?

– Вы знаете, сколько наших лучших осталось в китайской грязи? Вот! И я тоже! Хотя далеко не все были лучшими, многие были такая же пьянь, как Нечаев, как и я! Я из ночлежников! Да, скорее всего, там и окажусь! Вот так-то! Но Нечаева хотя бы отблагодарили, вы ведь знаете, что наш губернатор Чжан Цзолинь подарил ему особняк в Дайрене?..

Сашик увидел, как ярким светом озарились кусты и стена дома, это разгорелись подброшенные в костёр доски; между костром и Гогой он стал согреваться, разговор как будто бы отодвигался от него, и дальше он слышал его урывками…

Он проснулся от холода и неприятного едкого запаха. Он сел на заскрипевшем ящике и оглянулся: кругом никого не было; в нескольких метрах от него из белёсого пепла дымил вчерашний костёр, в середине которого валялась обугленная консервная банка из-под какой-то тушёнки – это от неё так противно пахло. Сашик вскочил на ноги и тут же осел: левая нога затекла, и он чуть не свалился. Он подобрал валявшуюся рядом палку и, опираясь на неё, допрыгал до склада – дверь была открыта, внутри было пусто. «Проспал, всё проспал!» – подумал он; нога немного отошла, и он, посмотрев на просвечивавшие сквозь облака косые лучи поднимавшегося солнца, поковылял к подворотне: «Наверное, уже больше шести!»

Он вышел на улицу – она была пуста; вдруг из-за ближайшего угла выскочил какой-то прохожий, Сашик догнал его и спросил:

– Извините, а который сейчас час?

Прохожий, мужчина на вид лет сорока, шарахнулся в сторону, оглянулся, задрал рукав пиджака и буркнул:

– Без восемнадцати шесть! А вы, молодой человек, линяли бы отсюда! Что за времена пошли, ещё сопли на губах не обсохли, а шляются до утра!

Сашик услышал время и подумал, что надо бы бежать на вокзал, но сначала домой за рюкзаком, а когда до него дошли слова прохожего про сопли, он подумал, что, если бы не надо было спешить, задал бы он ему сейчас; подумал и тут же забыл.

Большой проспект был пуст, это было странно: в это утреннее время харбинцы уже шли на работу и по другим делам, город вставал рано, а тут?

«Что-то происходит? Или уже произошло?» Он вспомнил прохожего, который метнулся от него, как от зачумлённого, остановился и не мог решиться, куда идти: ему хотелось проскочить несколько десятков шагов влево, к Гиринской, и заглянуть, что там происходит, – советское генконсульство было там. Но, с другой стороны, на даче оставался дед, о котором он обещал родителям заботиться.

«Без восемнадцати шесть! – вспомнил он. – Сейчас, наверное, уже без десяти! Поезд через полчаса!» И он решил спуститься по Гиринской до Садовой.

Гиринская поразила Сашика – она была полна людей и в середине перегорожена крытыми грузовиками и полицейскими кордонами. Он дошёл до ограждения, немного посмотрел на журналистов, которые буквально висли на полицейских, пытаясь проникнуть через их кордон, и понял, что может не успеть на поезд, и, не замечая, что тот случайный прохожий, у которого он спросил про время, все время шёл за ним, повернул.

По Большому проспекту он пустился бегом. Только в одном месте, пробегая мимо подворотни доходного дома, он увидел в глубине двора грузовик с крытым кузовом, который показался ему знакомым. Сашик на секунду остановился, оглушённый догадкой, и даже захотел забежать туда – а вдруг там Гога, тогда он ему хоть что-то объяснит, но тут же понял, что если он это сделает, то безнадёжно опоздает и приедет на дачу только после полудня.

На Соборной площади всё было как обычно: прозвенел трамвай и пыхтели, разгоняя сонных прохожих, автомобили.

«Ну Гога! Ну даёт! Зачем он продержал меня на этих дурацких ящиках всю ночь!» – думал Сашик; он сломал ветку и прострельнул ею по ажурной узорчатой ограде особняка Джибелло-Сокко.

Вставшее на почти ясном небе солнце быстро заволакивало тучами, и стало прохладно. Сашик поёжился. «Если я надену куртку и приеду в ней, дед сразу всё поймет…» – подумал он и понял, что придётся терпеть, и тут же вспомнил, как было холодно, когда он проснулся на ящиках.

Дома ему тоже показалось холодно, и он решил, что сейчас всё же наденет куртку, а когда приедет в Маоэршань, засунет её в рюкзак. Он стал обшаривать карманы, чтобы посчитать деньги на билет: медная мелочь была в брюках, а из кармана рубашки вместе с несколькими купюрами неожиданно вытащился сложенный вчетверо листок. Сашик удивился – он вроде ничего такого с собой не брал. Он развернул его и увидел, что на нём почерком Гоги было написано: «Спи дальше. Встретимся в лагере. Гога»; ниже было написано неизвестным почерком: «Александр Александрович! Кланяйтесь Вашему батюшке. Поручик М.К. Сорокин». Сашик удивился, но не Гоге, а «поручику М.К. Сорокину». «Кто это?» – подумал он, однако долго раздумывать было некогда, и он побежал на вокзал.