Шепотом сказать думал, а вместо этого проорал. Во всю глотку, словно и вправду мне пятки прижгли. Проорал, собственным криком задохнулся.

Долго мы с ним на чердаке-донжоне сидели. А куда еще, в самом деле, идти было? Сидели, о том о сем толковали. То есть не мы – он толковал, как и обычно, а я молчал больше. Слушал, соглашался. Да какой смысл спорить? Железный он, мой рыцарь, хоть и калека. Все одно ему, что копьем разить – мельницу ветряную или Супрему, главное – за справедливость чтобы. Таким уж уродился – несгибаемым, ровно лом какой.

Одно хорошо – сильно ему за море-океан захотелось. И все он, рыцарь беспокойный, продумал, все обговорил с нидерландцем-антверпенцем. Ясное дело, сеньор ван дер Грааф – тоже с тараканами в башке. Только Дону Саладо все больше великаны с василисками свет застят, а кормчему этому – змеи морские с русалками. А пуще всего – земли неведомые.

Вот и спелись, умники! Ван дер Граафу, видать, страх как не захотелось в собственной постели помирать. А может, и по нему петля плачет? Знаю я этих нидерландцев!

В общем, не стал я возражать, согласился. Уплыть с ними вместе, в смысле. Вот дней через пяток подгонят они каравеллу, «Стяг Иисусов» которая, прямо к пристани, где мы с сеньоритой Инессой рекой любовались, протопаем мы с ним вдвоем по сходням, из Саары ребята конька его, Дона Саладо, подгонят вместе с моим Куло ушастым – чтоб веселее нам до Терра Граале плыть было…

…Что же это за каравелла, ежели через бар, что возле устья, пройти сможет? Да на ней только Куло моего перевозить, и то жалко.

Потонет!

Но не спорил я – обещался. И к пристани прийти, и вещички собрать. Может, и вправду повезет идальго моему. Уплывет он из Кастилии куда подальше. И от Кастилии подальше, и от Трибунала Святейшего. Авось не потопит его сеньор ван дер Грааф. Поплавают с недельку, оголодают – да свернут куда-нибудь. Хоть в Антверпен, хоть в Лиссабон.

А чего я еще мог сделать? Что ни говорю – ему словно горох об стенку, рыцарю этому. Даже намекнул, что пора-де мне, эскудеро славному, о посвящении подумать. В рыцари, в смысле.

…Так ведь подумали уже – и без Дона Саладо. При всех посвятят – на эшафоте. Или у столба на Кемадеро.

Посидели мы, значит, потолковали, взглянул я в окошко, что на площадь Ареналь выходит. Взглянул, руками развел.

Пора! Хоть и не коснулось солнце крыш, а все-таки боязно. И в брюхе чего-то колоть начало.

…Вот ведь придумали, сволочи зелененькие!

И только попрощаться собрался, о деньгах, что завтра получить надлежит, напомнить, как застучали шаги по лестнице – громко так.

Шаги! По лестнице, затем – у двери самой.

– Сеньор Кихада! Добрый вечер! К вам не заходил?…

Толстячок!

И тут понял я, отчего мне в Супреме отпуск дали.

– Нам надо поговорить, Начо! Мне передали, что вы хотели меня видеть, но мне тоже хотелось потолковать с вами, прежде чем…

Тарахтит сеньор Алессандро Мария Рохас, торопится. Даже не смотрит, куда идем мы. А ведь все туда же топаем – к Супреме, к монастырю старому, где окна камнем заложены.

– Пока вас не было, кое-что изменилось, и весьма…

Отвернулся я, в сторону поглядел – на улицу Сапожников, туда, где пикаро не любят. Только бы он лица моего не заметил!

– Мы все-таки добились своего, Начо! Многих выпустили, мою невесту освободили из-под ареста домашнего и отца ее тоже…

…Знаю!

– Завтра должны выпустить из узилища ее брата. Все-таки мы заткнули им глотку – золотом!

Кивнул я, все еще в сторону глядя. Эх, горяч он, сеньор Рохас, прямо как тогда, в «Императоре Трапезундском». Шумит, задуматься даже не хочет, с чего бы это Дракон на сей раз только золотом – не кровью – обошелся? Подобрел, что ли?

– Но Торквемада, этот мерзавец, не успокоился. По его приказу в Святейшем Трибунале Севильи составили списки – на двести человек почти. Там все – и я тоже, Начо. Понимаете?

Не выдержал я, остановился. Остановился, на него, сеньора лисенсиата, посмотрел. Да, похудел наш толстячок, одни усики прежними остались!

– Понимаете, Начо?

Я-то понимаю! Да что толку? Даже ежели целование крестное нарушу, расскажу все – поможет ли? Ой, не поможет!

– Поэтому надо увозить всех – сразу. Вот отчего я искал вас, Начо. Вы сможете лодки подогнать через пять дней к пристани в Триане? В Кадис и Палос нельзя, там стража усиленная, потому как португальцы рядом…

Сглотнул я, к себе прислушался. Вроде как болит уже? Или просто страх к горлу поднимается?

– Но почему я, сеньор Рохас? Удивился толстячок, изумился даже:

– Но… Нам не к кому больше! От вас только зависит, спасемся ли мы. Да и не во мне дело, женщины там, дети, старики. Мы заплатим, у нас есть золото!…

Ничего я не ответил. Повернулся, дальше пошел. Вот уже и Климент Святой виднеется. А за ним – и ворота с калиткой на запоре.

…А вдруг не впустят, сицилийцы клятые? Так и оставят подыхать – у ворот?

Да нет, впустят! Обещал мне Тот, Кто ночью ко мне заглянул. И не только обещал – по полочкам все расписал. И разговор этот, про беглецов, – тоже. Не думал я лишь, что сам сеньор лисенсиат ко мне обратится.

И ведь даже рассказать не могу. Потому – не понимаю. Ну, ничегошеньки!

– Хорошо, сеньор Рохас. Лодки будут. Я постараюсь…Если бы я! Без меня подгонят. Знать бы только – зачем.

Как благодарил он, про благородство да смелость всякую вещал – не слушал я даже. И не потому, что стыдно стало. Уплывут они, бедолаги. Так и сказал Он: «уплывут». Далеко ли – иное дело.

Верно ребята с Ареналя рассказывали – честный Он обмен предлагает. Вот и мне предложил.

– Ах, еретик ты злокозненный! – вскричал фра Луне, новый кус козьего сыра на стол выкладывая. – Морщится еще! Да сыр этот сестра мне прислала, сама его делала.