И пусть никто не забудет, что папизм нынче тот же, каким он был в Средние века. Мир изменился, но папистское вероучение, чувства, жадность и амбиции остались прежними.

Американское общество протестантов в защиту гражданских и религиозных свобод от посягательств папизма, 1843 год

Шелковой Марш не было дома – тем хуже, и я отправился в театр в Ниблос-Гарден, на углу Принс и Бродвея – заведение, для которого Хопстилл в основном и мастерил свои фейерверки, хотя сомневаюсь, что он видел хоть одно представление.

К тому времени, когда я туда добрался, воздух уже лишился своей желтизны. В небе, над пышной растительностью и не менее пышными толпами, заполонившими отделанный бронзой ресторан, расцвела чистая глубокая синева. Стряхивая с себя торговцев засахаренными яблоками и слишком уж выдающиеся ветви, я шел в театр. Этим вечером здесь должен был выступать певец, перерыв в бесконечной череде акробатов. Я сунул монетку мальчишке в бумажной шляпе, который продавал арахис, и спросил, где сегодня сидит Шелковая Марш. Он с готовностью ответил. Блеснув своей звездой в качестве билета, я поднялся по ступенькам.

Шелковая Марш сидела в богато украшенной ложе. И главное украшение – она сама, разумеется. Хрупкая, как тесаный камень, и примерно такая же ломкая, как алмаз. Спокойная, холодная, безупречно выглядит. И я мог рассчитывать только на одно, на единственное оружие, которым располагал: я видел ее насквозь.

– Джентльмены, – сказал я паре светских хлыщей, сидящих в ложе; тщательно смазанные усы, искусно пошитые рукава, симпатичные, как картинки, и такие же плоские. – Вам пора попрощаться.

– Мистер Уайлд, – сладко протянула Шелковая Марш, во взгляде полыхнуло раздражение, – вы, разумеется, можете присоединиться к нашей маленькой компании, но я совершенно не представляю, почему мои друзья должны уйти.

– Нет? А я могу представить целых две. Во-первых, мне крайне необходимо допросить их в Гробницах по поводу нью-йоркских публичных домов. Думаю, это займет несколько часов. Разумеется, если они не исчезнут с такой скоростью, что я даже не успею заметить, были ли они здесь. А во-вторых, они могу развлекаться в вашем заведении с детьми, но спорю, что даже если им по вкусу птенчики-мэб, они не захотят поболтать о мертвых.

Через пять секунд от них осталось одно воспоминание. Я говорил дружелюбным, взвешенным тоном. Отлично подходящим к мрачному смыслу слов. Мне нужно было выбить ее из равновесия, разозлить и заставить совершить единственную ошибку.

Шелковая Марш даже не шевельнулась, когда я присел в одно из опустевших бархатных кресел. Даже не моргнула. Но не это нервировало меня. И не это кольнуло отвращением. Она даже не взглянула вслед своим спутникам. Как будто, скрывшись из вида, они вообще исчезли: маленькие и безжизненные, как шахматные фигурки. И такие же заменимые.

– Я уже поняла, мистер Уайлд, что вы грубиян, но сейчас, похоже, вы и вовсе забыли, как следует вести себя с людьми.

Она наклонился к ведерку со льдом, из которого торчала бутылка шампанского, и налила нам два бокала. На ней было красное атласное платье из муарового шелка, от чего ее глаза казались еще синее, а льняные волосы были убраны под черную бархатную ленту. Роскошно и со вкусом.

– Скажите, – произнесла она, откинувшись назад; свет искрился на ее бокале с шампанским, как на разбитых призмах, – вы пришли сообщить мне, что же случилось с бедняжкой Лиамом? Вы поймали злодея? Я была бы очень рада узнать, что вы не зря столь наглядно упомянули о мертвых птенчиках.

– Несомненно. Не хотите ли поведать мне, скольких птенчиков вы преднамеренно успокоили, прежде чем продать для аутопсии Питеру Палсгрейву?

У большинства людей потрясение похоже на страх. У Шелковой Марш оно напоминало наслаждение. Рот приоткрылся, голова откинулась назад, бледные ресницы вздрогнули. Интересно, подумал я, уж не совершенствовалась ли она в этом. Такое искусство нелегко освоить.

– Это ложь, – выдохнула она.

– Нет, это вопрос. Я просто хочу знать, сколько их было. У меня нет ни клочка доказательств, так что все мои карты на столе. Я ничего не смогу доказать. Пустышка. Скажите мне.

«Скажи мне. Ты говорила, что росла птенчиком-мэб, ты выдала это невольно, и после сожалела о своем признании. Так скажи мне. Я честен, ты несравненная лгунья, так давай разыграем свои сильные стороны, пока один не выиграет».

– Должно быть, вы хотите сказать, что обвиняете в этом доктора Палсгрейва, – сказала она, вновь испуганно вздрогнув и меняя тему. – Нет, я не поверю в такую гнусность. Он очень хороший человек, филантроп по натуре, человек, который не удовлетворится, пока не вернет свой долг человечеству.

– А еще он признался, что платил вам пятьдесят долларов за тело. Я могу закопать доктора, у меня достаточно доказательств, но я хочу знать, сколько проданных вами детей умерло естественной смертью. Вы усыпляли их, верно, чем-то травили. Десятки ядов невозможно заметить, даже доктору Палсгрейву, и, в любом случае, тела давно разложились. Все доказательства сгнили. Так что ответ вам не повредит.

Выгнувшись вперед, будто приставляя нож к моему горлу, Шелковая Марш поднесла свой бокал к губам, коснулась им нижней губы, вкрадчиво и кокетливо.

– Если вы ничего не знаете, – сказала она, – не представляю, зачем мне вам рассказывать.

– Я знаю, насколько вы умны. Разве это вас не удовлетворит?

– Мистер Уайлд, но к чему мне хотеть убивать своих работников?

– Я не сказал, что вы хотели. Я только сказал, что вы сделали.

– Это так утомительно, – вздохнула она. – Даже если предположить, что я позволила хорошему доктору распорядиться телами умерших от болезней… а я этого не отрицаю, мистер Уайлд, он очень их хотел, – нежно добавила она, будто змеиный язык лизнул мою кожу. – Он хотел все тела, до которых мог дотянуться, и разве я в том положении, чтобы отказывать? Я мадам в борделе, а он – известный доктор, к которому я обращаюсь за медицинской помощью. Он настаивал на моем сотрудничестве, и разве я могла отказать, когда он властен над моими домочадцами? Он едва ли не шантажировал меня.

Я критически посмотрел на нее. Это не оправдание.

Немного помолчав, Шелковая Марш заключила:

– Мне нравится, что вы ничего не знаете, мистер Уайлд. И пусть таким все и останется.

– Вы точно убили двоих. Значит, кое-что я все же знаю.

Она мило улыбнулась.

– И кого же из своих любимых братиков и сестричек я убила, мистер Уайлд?

– Во-первых, Лиама. У него была пневмония, но он уже выздоравливал. Не знаю, то ли вам срочно понадобились деньги, то ли это ваш обычный распорядок, но вы постарались, чтобы ему стало хуже.

Судя по виду Шелковой Марш, разговор ей наскучил. Она наблюдала за пузырьками в своем бокале. Неожиданно я понял, чем она так очаровала Вала. Вероятно, она оказалась единственным человеком, которого Вал не смог разгадать.