— Ну, ну, за кого вы меня принимаете!.. — уже благодушно и, повидимому, заинтересованный пробормотал Ванденгейм.

— Я вам скажу, но только вам. До сих пор это было тайной моей и господина Тито: он наш, наш, с волосами и кишками. Я перехватил его у англичан из–под самого носа!

— Смотрите, Аллен, не дайте себя надуть!

— Хе–хе, — Аллен быстро потер руки тем же движением, как это проделывал его старший брат. — Если бы я вам сказал, как дешево нам обошелся этот маршал, вы бы поверили, что все в порядке… Весь смысл именно в том, что ко мне в руки попала тайна его сговора с Интеллидженс сервис. Это дало мне возможность отделаться такими пустяками, что на них этот маршал едва ли купит себе новый галун на шапку.

— Поверьте мне, гончая только тогда чего–то стоит, когда за нее хорошо заплачено, — в сомнении проговорил Ванденгейм.

— Или… — Аллен многозначительно поднял костлявый палец. Рыжий пух на нем светился так же, как на черепе Фостера. — Или… — загадочно повторил он, как будто рассчитывая, что Джон договорит за него, — …пес прекрасно ведет себя, если ему на шею надет парфорс. — И он снова затоптался от удовольствия. — А я нашел парфорс для Тито и всей его шайки, понимаете: такие клещи, из которых они не вырвутся, даже если бы пожелали; но не думаю, чтобы такое желание у них и появилось, им с нами по пути, потому что другого пути у них уже нет.

— А англичане? Они не могут провалить нам все дело?

— Фью, Джон!.. С каждым днем они все больше понимают, что их песенка спета.

— Бульдог перед смертью может больно укусить.

— Если он подыхает без намордника, Джон!

— У вас какие–то странные сравнения сегодня… Мне совсем не нравится ваша веселость. Не рановато ли развеселились, Аллен? — В голосе Ванденгейма зазвучала несвойственная ему неуверенность. — Игра становится все трудней, с каждым днем трудней! Я вам говорил: теперь уже прямым ударом против коммунизма ничего не сделаешь. Ставка на вас, Аллен. На всю эту вашу банду… И, честное слово, мне делается иногда страшно, когда подумаю, что наша судьба в руках сволочи, торгующей собою на всех перекрестках.

— Ничего, Джон, на наш век проходимцев хватит.

— Даже если считать, что в такой игре один ловкий негодяй стоит десятка простаков, приходится задумываться: а что, если все, кого мы покупаем, все, на кого делаем нашу ставку, ничего не стоят? Если это вовсе не сила, какою мы ее себе рисуем?!. Что, если вся эта мразь разбежится, стоит русским топнуть ногой?!. Вам никогда не бывает страшно, Аллен, когда вы думаете об исходе игры?

Аллен нервно передернул плечами. Ему так ясно представилось то, что говорил патрон, как даже тот сам не мог себе вообразить. Ведь именно он, Аллен, имел дело с легионом человеческого отребья, именно он покупал и перекупал тех, чьему слову можно было верить только тогда, когда уже не существовало ничего святого. Разве Джон имел представление о том, сколько агентов перекупили у Долласов другие службы? Разве Джон мог себе представить всю длинную цепь провалов, которые сначала Фостеру, а теперь Аллену приходилось скрывать от своего патрона? И если у Джона, даже при том, что ему никогда ничего не говорили о неудачах, никогда не называли ему имен агентов, провалившихся во всех странах — от России до Китая, куда их посылала контора братьев Доллас, — если даже у Джона могло возникнуть сомнение в надежности этой самой продажной из армий, то каково же должно было быть настроение у самого Аллена, знавшего все ее слабые стороны, все поражения, все бесчисленные провалы его агентов!

Не было ничего удивительного в том, что, сам того не замечая, Аллен отер со лба холодный пот, хотя мысленно твердил себе, что все дело только в размере затрат, что нет таких душ, которые нельзя было бы привязать к себе блеском золота. И губы его машинально шептали:

— Дело в деньгах… Побольше денег… Много денег — и все будет в порядке…

Некоторое время они шли молча.

Джон остановился, подумал и повернул обратно к павильону.

Когда они были уже у дверей, Ванденгейм сказал:

— Если мы проиграем эту партию — крышка! Нужно драться зубами, Аллен! Слышите? Зубами! Чего бы это ни стоило, но мы должны выиграть схватку, иначе…

Он не договорил, и Аллену показалось, что на этот раз его патрон провел рукою по вспотевшему лбу.

— Покупайте всех, кого можете. Всех, всех!.. — С этими словами Джон перешагнул порог павильона и подошел к столу, не обращая никакого внимания на застывшего в ожидании Фостера. Кажется, старший Доллас не сделал ни одного движения с тех пор, как остался тут один.

Вошедший следом за Джоном Аллен машинально повторял:

— Деньги, больше денег!

— На этот раз мы не будем так расточительны, — сказал Ванденгейм. Вовсе не обязательно платить всяким Гаспери и Шумахерам нашими долларами. Я позабочусь о том, чтобы снабдить вас любым количеством франков, лир, марок; мы наладим у себя и печатание фунтов. Можете швырять их налево и направо.

— Фунты?.. Это лучше… — встрепенувшись, пробормотал Аллен и плотоядно потер руки. — А то с этими франками и прочим мусором далеко не уедешь. Фунт еще кое–как живет старым кредитом.

— И дело, Аллен, прежде всего реальное дело! Довольно теоретической возни. Если философия — то такая, чтобы от нее у людей мутился разум; если искусство — то такое, чтобы люди не разбирали, где хвост, где голова. Смешайте все в кучу, Аллен, чтобы французы перестали понимать, где кончается Франция и начинается Турция, чтобы итальянцы перестали вопить о своем сапоге как о чем–то, что они обожают больше жизни. Никаких суверенитетов, никакого национального достоинства — к чорту весь этот вредный хлам!

Тут раздался робкий голос Фостера:

— Позвольте мне, Джон, заняться Соединенными Штатами Европы…

Но Джон только с досадою отмахнулся.

— Сейчас я вам скажу, чем вы будете заниматься, Фосс, а пан-Европа проживет и без вас. Она будет, чорт меня возьми, или я не Джон Ванденгейм! Она будет потому, что она нужна. Слышите, Аллен, нужна! В Западной Европе не должно быть никаких границ. Никаких! Только одна национальность будет иметь право считать себя суверенной в любой из этих паршивых с гран, — мы, янки! Вбейте в голову всем от Анкары до Парижа, что за слово "гринго" мы будем линчевать. И пусть не воображают, что именно мы сами будем марать об них лапы. Турки будут вешать французов, испанцы — греков. Всюду мы поставим свои гарнизоны из бывалых эсесовцев. Эти не дадут спуска никому.

Фостер сделал последнюю попытку вмешаться в разговор:

— Вы должны оценить, Джон, то, что мною сделано, чтобы стереть национальные границы в искусстве, в литературе.

— Опять будете сейчас болтать про вашего ублюдка Сартра! Больше ни одного цента этому идиоту. Работать нужно чисто. Грош цена агенту, которого раскрывают, прежде чем началась война. Нет, Фосс, ваша песенка по этой линии спета.