– Ты вот и детей воспитывать умеешь, – продолжала Аделаида, не поддаваясь взгляду, но с чисто женским упорством возвращаясь к интересующей ее теме, – на что, по-моему, ни один мужчина не способен… по крайней мере, без помощи женщины.

Карл усмехнулся. Прижал палец к губам и отставил стакан в сторону. Потом протянул руку и, без малейшего усилия, словно она ничего не весила, стащил Аделаиду с кресла на пол, рядом с собой.

– Сам удивляюсь, – прошептал он ей на ухо, озираясь по сторонам, – и как это мне удалось выжить… Наверное, потому, что бо́льшую часть времени они проводили в школе, а после окончания школы я их сразу же выдавал замуж.

Аделаида надула губки.

– Ну, хорошо, – сдался он, – если уж тебе так интересно…

Аделаида энергично закивала.

* * *

Девочки и в самом деле много времени проводили в новой школе. Им там нравилось. Там их никто не «напрягал» на уроках и не тиранил домашними заданиями. Как-то так получалось, что на уроках или рассказывали что-нибудь интересное, или совместными усилиями делалась работа, больше похожая на научное исследование, или устраивался диспут, на котором предоставлялись все шансы блеснуть своими способностями и показать, кто тут самый умный. Поэтому к урокам готовились тщательно, всерьез и по собственному желанию (а не потому, что того требовали учителя).

Преподаватели, набранные Карлом в соответствии с его собственным вкусом и предпочтениями, на очень хороших, даже по швейцарским меркам, условиях, работали легко, увлеченно и с удовольствием. Занятия обычно продолжались до двух часов дня, а после сразу же начинали работу различные секции, факультативы, кружки и клубы по интересам. Трудились в кружках и секциях те же самые учителя, и тут уже совершенно стирались грани между обучающим и обучаемыми; тут уже были равноправные и уважающие друг друга сотрудники, делающие одно, интересное и важное для всех, дело.

Учителя объединялись в команду против учеников лишь на спортивных состязаниях, в которых и сам директор принимал деятельное участие. Директор, неизменно пребывавший в прекрасной физической форме, был достойным соперником молодым лицеистам (причем не только за шахматной доской) и побуждал к тому же своих преподавателей. Не то чтобы на учителей оказывалось какое-либо моральное давление, чего не было, того не было; просто в лицее считалось немодным ходить с нависающим над брючным ремнем брюхом и отдыхать после пешего подъема на второй этаж.

Разумеется, вышесказанное относилось лишь к преподавателям-мужчинам. Преподаватели-женщины, число которых было, впрочем, невелико, пользовались самым уважительным и галантным отношением со стороны сильного пола безотносительно к общему количеству складок на одежде – отношением, опять-таки культивируемым директором.

Нечего и говорить, что число взрослых, желающих работать в лицее, и число детей, желающих там учиться, год от году возрастало; на пятом году лицейской жизни Карл даже подумывал об открытии филиала, но, по разным причинам, этого так и не было сделано.

Несмотря на то что дочери теперь были устроены, и устроены хорошо, а сам он, помимо преподавательских и начальственных обязанностей, вернулся к занятиям наукой (хотя и не позволял себе дальних и длительных экспедиций, а переключился на ближнюю и безопасную Северную Европу), он все же старался проводить с ними время и уделять им должное отцовское внимание.

Дома дочери были совершенно самостоятельны. Няни и гувернантки у них, по описанной выше причине, не задерживались, а с мужской частью прислуги, поваром и дворецким, они заключили соглашение типа: «Мы делаем то, что мы считаем нужным, и вы делаете то, что мы считаем нужным». Решение спорных или особо важных житейских вопросов было, впрочем, оставлено за отцом.

Он продолжал заниматься с каждой из них, следуя их увлечениям и способностям. Музицировал с Лаурой, переводил на немецкий Байрона и Шелли с Каэтаной и занимался карате с подвижной, кругленькой и упругой, как резиновый мяч, Лусией. Историей и археологией они не интересовались, но охотно сопровождали его в поездках по историческим центрам Европы – если, конечно, не было других, более интересных предложений провести каникулы.

В этом, собственно, и заключалось воспитание. Карл предоставил им свободу расти и выбирать жизнь по собственному усмотрению, сам же просто был рядом и вмешивался в процесс лишь тогда, когда это было действительно необходимо.

Может, это было и не совсем правильно.

А может, и совсем неправильно.

– Почему? – тут же спросила жадно слушающая Аделаида. – Ведь теперь, когда они выросли, у них все хорошо?

– Теперь – да, – ответил Карл.

Девочки жили дружно. Иногда, конечно, ссорились, орали друг на друга и даже швырялись различными предметами, но Карл, закаленный семейной жизнью с их темпераментной матерью, не обращал на эти сцены особого внимания. К тому же они мирились так же быстро, как и начинали свару. И они никогдане ссорились из-за действительно важных вещей.

Таких, например, как возможность появления в доме ещеодной женщины.

Просто удивительно, сколько женщин выражало желание стать мачехой трем беспокойным подросткам лишь на том основании, что их отец молод, красив, богат и много времени проводит на работе.

В этом вопросе подростки были совершенно единодушны. Никогда! И ни при каких обстоятельствах! Их отец принадлежит только им, и так будет всегда. Хау! (Что на языке индейцев означает буквально: «Я все сказала!»)

Когда в доме бывали гости, дочери, подобно хищным птицам, кружили по галерее второго этажа, окружающей гостиную, и с высоты высматривали себе жертву. Стоило Карлу подойти к какой-нибудь смазливой особе женского пола и уделить ей немного больше внимания, чем того требовали приличия и светские обязанности хозяина дома, как троица начинала военные действия. С подозрительной особой в течение вечера могли произойти всякие неприятности, и кнопка на сиденье стула, живая мышь в сумочке или нечаянно залитое томатным соусом платье были далеко не самыми серьезными из них.

Когда же, после ухода гостей, Карл проводил отеческое внушение, все трое стояли перед ним с самым невинным видом и божились, что они тут совершенно ни при чем. Мышь? В сумочке? Да как он мог такое подумать! Они сами до смерти боятся мышей и скорее умрут, чем хоть пальцем прикоснутся к этим противным грызунам!

На самом деле ничего они не боялись – ни мышей, ни пауков, ни плохих парней, подкарауливающих неопытных девушек на дискотеках и в прочих злачных местах, ни даже зубных врачей. То есть вообще ничего.

И Карл об этом знал. И они знали, что он знает. И он знал, что они знали, что он знает. Поэтому внушение было мягким и обычно завершалось обещаниями с их стороны больше так не делать и вообще быть хорошими девочками. (Но, возможно, если бы особа, заполучившая в сумочку мышь, ему действительно нравилась, он не был бы столь снисходителен.)

Если же подозрительная особа оставалась ночевать в комнате для гостей, то за ней приглядывали и ночью. Спальня отца была расположена в противоположном крыле дома, и попасть туда можно было лишь по коридору, мимо комнат дочерей, которые по этому случаю приоткрывали двери и несли посменное дежурство (особенно бдительным и неусыпным стражем была младшая, Лусия).