— Все, что ты сказал, в равной степени относится и к тебе, — сказала Агнесса. — Ты не представляешь себе, насколько то, что ты рассказывал сейчас о твоем отце, может быть отнесено к тебе самому.

— Вздор, — сказал Джордж.

— Более того, иногда я думаю о тебе, как… Нет, не то. Начну сначала. Иногда, думая о тебе и твоем отце, я начинаю смотреть на тебя как на его второе издание. Вроде книги, первое издание которой автору почему-то не понравилось, и он спустя несколько лет внес в нее поправки и дополнения, хотя в основе своей книга осталась прежней.

— И кто из нас автор? Я изменил отца или отец изменил меня, когда я стал старше? Ты говоришь чепуху.

— Нет, не чепуху. Беда с этими аналогиями в том, что они слишком далеко нас заводят. То, с чем мы сравниваем вещь, не должно быть во всем ей подобным.

— Послушать тебя, так можно подумать даже, что ты пьяна.

— Признайся, ты не любишь, когда тебя сравнивают с отцом, поэтому нарочно сбиваешь меня. Но я все равно считаю, что вы похожи друг на друга. А различие между вами состоит главным образом в том, что ты смотрел на своего отца как на модель, требующую улучшений. И изменял ее. Не думаю, чтобы все твои изменения обязательно улучшили модель, хотя сам ты считаешь именно так. Ты — то же, что твой отец, только на поколение старше.

— А мой отец, следовательно, то же, что его отец, только еще на поколение старше? — спросил Джордж.

— Отнюдь нет. Насколько я знаю, твоему деду приходилось бороться, жить повседневными заботами. Ему не хватало времени ни на что другое. Но он создал твоему отцу условия, позволявшие думать о будущем, о своем общественном положении и положении семьи в целом. Ты продолжаешь начатое им дело, и в этом нет ничего нового. То же самое я наблюдала в угольных районах. Там есть семьи, которые, подобно вам, Локвудам, уже третье поколение живут в богатстве. И в Филадельфии, и вообще в Новой Англии: то же самое, ничего нового. Но для тебя это ново, и ново для меня, поскольку я в твоей жизни тоже играю какую-то роль.

— Вы подумайте!

— Да, играю. Уверена в этом. Почему ты женился на мне, а не на местной девушке из обеспеченной семьи? Потому, что, хоть мой отец и небогат, у меня большие родственные связи. Почему ты не женился на девушке из Гиббсвилла? Там много богатых девушек. Потому что брак не входил в твои планы.

— Так я же на тебе хотел жениться.

— Знаю, что хотел. Но кого бы ты ни выбрал себе в невесты, Джордж, жениться ради самой девушки ты бы не стал. Так же, как и твой отец.

— То есть мой отец не любил мою мать, а я не люблю тебя?

— Я не собираюсь это говорить, но думаю, что так оно и есть. Я не та женщина, которую ты хотел.

— Скажи тогда, какую я хотел, если ты так много знаешь.

— Я тебе нужна, — сказала Агнесса. — Я леди и очень хорошая хозяйка. Когда ты хочешь произвести на кого-то впечатление и показать, что у тебя за жена, я оправдываю свое назначение. Но в конце концов я догадалась, Джордж, что мою полезность ты ценишь больше, чем что-либо другое.

— И когда ты начала об этом догадываться?

— Когда? По-моему, в то самое время, когда стала понимать, что заблуждаюсь насчет тебя.

— В чем?

— Ну, ты красив, опытен. Довольно порочен, как мне вначале казалось. Казалось потому, что впечатление, произведенное тобой, вызывало во мне чувства, которых я либо не понимала, либо скрывала от себя. В общем, вела себя так же, как большинство девушек моего круга. Да, я считала тебя довольно порочным молодым человеком, но ведь и порок может быть привлекательным, ибо порочные люди располагают к себе. Порок человечен. Самые добродетельные девушки полагают, что они способны обратить зло в добро, а привлекательность остается. Не забывай, что мой отец хотел стать миссионером.

— Это он так говорил.

— Он верил в это, как верю я в то, что говорю о себе. Но когда мы поженились, я начала понимать, что ты не порочен. Ты хладнокровен, расчетлив, но не порочен. И не знаю почему, но в известном отношении я никогда тебя не удовлетворяла. Конечно, ты предпочел бы не говорить на эту тему, да и я не испытываю желания, но я ожидала, что ты научишь меня любить тебя так, как ты хочешь, чтобы тебя любили. Ты умел все, а я — ничего. У тебя был большой опыт, а у меня — никакого. Но тебе не хватило на меня терпения, и это, в сущности, помогло мне понять, что ты меня не любишь. Если бы любил, то…

— Но ведь живем же мы с тобой как муж и жена.

— Да, живем, но я не подхожу тебе. Я нужна тебе лишь для одного, что ты и делаешь в свое удовольствие.

— Ты тоже получаешь удовольствие.

— Теперь — да. Научилась. Хоть и без твоей помощи. К любви это не имеет отношения. Раз нет взаимности в одном, то нет ее и в другом.

— Ты часто первая начинаешь.

— Да. Почти всегда я. И редко — ты. О чем, по-твоему, это говорит?

— Не знаю, — ответил он. — О чем?

— Мне стыдно выразить свою мысль словами. Я никогда не предполагала, что мы будем с тобой так жить. Никогда не предполагала, что окажусь в таком положении. Сейчас я поняла, как может женщина унижать себя, да еще называть это любовью. Прежде я считала, что без любви не может быть близости, а теперь знаю, что может. И, узнав, перестала уважать себя.

— А я этого не заметил, — сказал он. — Мне кажется, самоуважения в тебе предостаточно.

— По-твоему, Джордж, правда — это лишь то, что тебе кажется, и больше ничего.

«Гость и больше ничего», — сказал он[27].

— И больше ничего, — повторила она.

Странно, но откровения, которые она позволила себе в этом разговоре, возбудили в ней неудержимое желание, и Джордж, почувствовав это, воспылал страстью сам. Но ни он, ни она в тот миг не помнили, что чувствам свойственны взлеты и падения, непостоянство и непредсказуемость. За той восхитительной ночью, во время которой они вели себя подобно случайным знакомым, одержимым эротоманией, последовали ночи разочарований, когда их холодная близость причиняла ей только боль, а ему — неудовлетворенность и раздражение. Их многословие не оставляло места нежности, столь необходимой для выражения искренних чувств.

Хотя Агнесса была нравственно сильной женщиной и считала (справедливо), что руководствуется в своей жизни сводом простых правил, перенятых от родителей, ее физические ресурсы оказались не на уровне духовных. Она страдала малокровием и несварением желудка. Однако она была не из тех, кто прибегает к помощи врачей при малейшем недомогании. За годы жизни в Шведской Гавани она не приобрела ни одной близкой подруги. Ее положение или, точнее, ее мужа в обществе не позволяло ей посвящать посторонних людей в интимные подробности, которыми делились между собой другие женщины; а эти другие, в свою очередь, не имели возможности делиться с ней своими тайнами в расчете на взаимную откровенность. Агнесса редко приглашала кого-нибудь к себе домой и лишь изредка бывала с мужем на самых важных торжествах в Гиббсвилле — балах, свадьбах, весенних приемах на открытом воздухе, на которых люди состоятельные считали себя обязанными присутствовать. Что касается приглашений на обед в частные дома местной знати, то они в Гиббсвилле практиковались редко, а в Шведской Гавани и совсем не практиковались. И в том и в другом городе женщины бывали друг у друга только днем, когда собирались поиграть в вист или в «500 очков». Иногда им случалось поговорить где-нибудь в бакалейной или мясной лавке, но этим разговорам часто мешали продавцы. Светские дамы Гиббсвилла встречались также в магазинах женских товаров и в шляпных салонах, но Агнесса такой возможностью не пользовалась, так как у нее была частная портниха, которая приезжала к ней два-три раза в год на дом, привозя с собой и выкройки и ткани. Миссис Колби приезжала поездом из Уилкс-Барре и жила у них по два-три дня в свободной задней комнате на втором этаже. Она рассказывала новости и сплетни, привезенные из Уилкс-Барре и Скрантона, но они мало интересовали Агнессу, поскольку касались людей, о которых она почти ничего не знала, кроме фамилий, сохранившихся у нее в памяти с девичьих лет. По этой причине визиты портнихи носили чисто профессиональный, деловой характер.