она распрощалась с давним эпическим стилем и перешла на маршевый солдатский»34.

Замечательно, что цитаты из этой солдатской песни или ее творческие переработки очень часто встречаются в литературных произведениях на тему Первой мировой и особенно Гражданской войны, особенно в связи с корниловским «ледяным походом». В этих произведениях их чаще всего исполняют – как знак времени – профессиональные солдатские запевалы. Не ставя перед собой задачи подробного рассмотрения отдельных случаев, приведем их, так сказать, списком.

У писателя Романа Гуля (бывшего прапорщика Добровольческой армии) в главе «На Кубани» из книги «Ледяной поход (с генералом Корниловым)» (1921) можно прочесть:

Мимо проходит юнкерский батальон. Молодой, стройный юнкер речитативом – говорком лихо запевает:

Во селе Ивановке случилась беда,

Молодая девчонычка сына родила.

И со смехом, гулко подхватывают все экспромт юнкера:

Трай-рай-ра-ай-раааай,

Молодая девчонычка сына родила…

На Кубани повеяло традицией старой Руси. Во всех станицах встречают радушно, присоединяются вооруженные казаки35.

Участник Белого движения сменовеховец Юрий Потехин в романе «Люди заката» (1925) также цитирует эту «развратную» песню:

Нина Евгеньевна смеется мелким, тихоньким, захлебывающимся смешком. Утром в сонной головке ее еще сменялись, мешаясь, весёлые ритмы давчиноньки, утопившей сына, и того томного, похотливого, что щекочущими мурашками сбегало по позвоночнику к пальцам ног, когда разбудил грохочущий за перегородкой дешевого номера в Галате голос мужа36.

Бывший красноармеец поэт Эдуард Багрицкий снабжает свою лирическую «Песню об Устине» (1925–1926; в рукописи «Казачья мать») эпиграфом из этой «солдатской песни»: «Как во нашей деревеньке / Случилась беда, / Молодая казаченька / Сына родила»37. Как можно увидеть, стихотворение Багрицкого представляет собой удачную стилизацию украинской песни (оно написано так называемым коломыйковым стихом, сближающим его с «Катериной» Тараса Шевченко38). Приведем этот текст полностью:

Ой, в малиннике малина

Листья уронила;

Ой, в Галичине Устина

Сына породила.

Родила его украдкой,

Спрятала в бурьяне,

Там, где свищет посметюха,

На степном кургане.

Там, где свищет посметюха,

За пустым овином,

Горько плакала Устина

Над казацким сыном.

Горько плакала, рыдала,

Полотном повила,

Обняла, поцеловала,

В реке утопила:

«Уплывай, девичье горе,

За ночь, в непогоду,

На черешневые зори,

На ясную воду.

Затяну я полотенцем

Молодые груди,

Чтобы силы материнской

Не видали люди».

По Дунаю дует ветер,

В дудку задувает,

Белый лебедь в очерете

Плещет на Дунае.

Ой Дунай, река большая,

Вода голубая.

А сыночек посередке

Плывет по Дунаю.

Голосит над ним чеграва,

Крылом задевая,

Вкруг него пером играет

Плотвиная стая.

По Дунаю дует ветер,

Дубы погоняет,

Рыжий крыжень в очерете

Крячет на Дунае.

А Устина под обрывом

И поет и стонет.

В очерет ее сыночка

Свежий ветер гонит.

«Уплывай, плыви, сыночек,

Задержись у млина,

Выйди мельник на плотину

Поглядеть на сына».

Брел по берегу охотник,

Очерет ломая,

Видит – лебедь или крыжень

Плывет по Дунаю.

Ой, не лебедь и не крыжень

Плывет к очерету,

То гуляет сын Устины

По белому свету.

Лупят билом языкатым

В луженую глотку:

«Собирайтеся, девчата,

К явору на сходку».

А под явором зеленым,

На скамье дубовой

Мертвый хлопец некрещеный

Под холстиной новой.

Бродит звон степной путиной

Налево, направо,

И на звон пошла Устина

Под зеленый явор.

С непокрытой головою

Побрела Устина

Через жито молодое —

Поглядеть на сына.

«Девушкой узнала горе,

Девушкою сгину,

Я пойду простоволосой,

Хустки не накину.

Я пойду простоволосой

Под зеленый явор.

Стань, любовь моя, налево,

Смерть моя – направо».

По дорогам, по откосам

Бой перепелиный…

И пришла простоволосо?!

К явору Устина.

Над холстиной наклонилась,

Отвела рукою;

Сквозь рубаху просочилось

Молоко густое.

Над своей детиной малой

Сукой мать завыла,

Полотенце разорвала,

Груди обнажила.

«Тресни, полотно тугое,

Разрывайся в клочья,

Падай, молоко густое,

На мертвые очи.

Молоком набухли груди,

Груди, не томите…

Я убила, добры люди,

Берите, вяжите».

Гей, шуми, зеленый явор —

Любовное древо…

Гей, Дунай-река – направо,

А сынок – налево.

Гей, шуми, дремучий явор,

Листвой говорливой…

Повели ее направо,

Сбросили с обрыва.

По Дунаю дует ветер,

Дубы погоняет,

Рыжий крыжень в очерете

Крячет на Дунае.

Гей, Дунай, река большая.

Вода голубая,

А Устина посередке

Плывет по Дунаю.

Голосит над ней чеграва,

Крылом задевая,

Вкруг нее пером играет

Плотвиная стая.39

Детский писатель Лев Кассиль поместил в 1928 году в журнале «Новый ЛЕФ» следующий фрагмент из «Кондуита», связанный с воспоминаниями главного героя о жившем у них в доме революционном солдате-дезертире:

– В гостиной замечательно пахнет яловочными сапогами. Мы очень сдружились с солдатом, и он дает нам поочереди заклеивать языком его собачью ножку. <…> Развеселившись, солдат садится за пианино. Он тычет пальцем в одну клавишу и, подмигивая Аннушке, поет:

А как в городе Покровске случилась беда —

Молодая гимназистка сына родила.

Тут Аннушка как-то сразу спохватывается, что уже поздно и надо нам спать. – Вольно! – говорит солдат, и мы идем спать.

На полу детской намечены лунные «классы». Мы лежим и говорим про революцию40.

Понятно, кстати, почему Аннушка прервала недетскую песню солдата.

В свою очередь, писатель Борис Лазаревский, бывший в 1919 году офицером Главного Морского штаба УНР, а затем сотрудником ОСВАГа, вспоминает эту песню в романе «Грех Парижа» (Рига, 1928):

Начиналось она словами: Как во нашей, во деревне // Сослучилась нова новина.

Тенора и особенно запевало забирались в такие верхи, о каких не снилось никаким композиторам <…> Настасия молодая Сына родила…

И далее:

После команды «песенники вперед», как всегда, начал