освободит нас от остатков монотеизма и положит краеугольный камень храму пантеизма. Бог, душа и мораль расплавятся в новом горниле.

Я вижу зарю новой эры мира и этики. Человек, который должен исполнить великую миссию обновления, будет принадлежать к монгольской расе [в английском оригинале пророчества – Mongolian Slav. – И. В.]. Он уже живет на земле, но он еще не сознает той великой миссии, которая его ожидает.

Лишь маленькие островки тут и там останутся незатронутыми этими тремя пылающими факелами.21

С гневными опровержениями принадлежности Толстому этих предсказаний о мировой войне одновременно выступили тогда С. А. Толстая и ее заклятый враг Чертков. Но война все равно началась. В западных теософских и журналистских кругах 1920-х годов мифическим славяно-монголом из «пророчества Толстого» принято было считать Владимира Ильича Ленина. А слава русского Льва как великого пророка, проницающего тьму времен, достигла своего зенита…

1917–1937

В заключение обратимся к стихотворному (в соответствии с «пифийской» традицией в ее сатирической модификации) переводу пророчества брата Бассе на русский язык, выполненному сыном писателя. Чем объяснить странное решение Сергея Львовича – человека, весьма далекого от поэтического творчества, – переложить для скромного примечания в академическом издании французские вирши в русские куплеты? Зачем редакция этого тома включила избыточный и необычный для эдиционной практики литературный экзерсис? У меня есть два гипотетических ответа на этот вопрос.

Возможно, сын писателя решил, что французские стихи о будущем катаклизме сочинил его отец и потому они достойны перевода.

А может быть, предложенный им для вышедшего в начале 37-го года тома стихотворный перевод, глубоко запрятанный в академическую сноску, был своего рода фигой в кармане русского интеллигента (и редакции издания) – тайной пародией на случившийся советский апокалипсис (кто был ничем, тот стал всем) и судьбу отечественной науки с ослами на кафедрах, как бы предсказанный двадцатилетним Львом Толстым (напомним, что впервые дневниковая запись с этим пророчеством появилась в печати буквально накануне революции).

Перечитаем в этом предполагаемом нами эзоповском контексте стилизующий «неуклюжие» (народные, наивные) прорицания (вроде пророчеств шекспировского шута) перевод Сергея Львовича:

Когда наконец век последний придет,

Он все кверху дном повернет.

Кто алчен и скуп, неумен, плутоват,

Тот будет почтен и богат.

И чем у кого будет меньше чести,

На высшем рассядется месте,

Была бы деньга да башка молодая,

Да кстати душонка дрянная.

Тогда обезьян будут чтить за господ,

Возвысится всякий урод,

На кафедрах будут ослы восседать,

Ученые сзади торчать.

Когда нет пророков в отечестве, в последний бой идут одни переводчики и редакторы.

9 сентября 2022

Запевалы смерти, или О чем поет настоящее

«Голоса с улицы» Велимира Хлебникова и солдатскаяф песня времен Гражданской войны[9]

Наш товарищ – острый нож.

Сабля лиходейка.

Пропадем хотя за грош.

Жизнь наша копейка.

Солдатская песня

Может быть, такой же жребий выну,

Горькая детоубийца, – Русь!

И на дне твоих подвалов сгину,

Иль в кровавой луже поскользнусь…

М. Волошин. На дне преисподней (1922)

Тарарай

В драматической поэме Велимира Хлебникова о революции «Настоящее» (Пятигорск, ноябрь 1921; впервые опубликована после смерти поэта1) обреченный на гибель меланхолический великий князь стоит «над белым сумраком Невы», облокотясь на подоконник, и слушает раздающиеся «Голоса с улицы»:

Мы писатели ножом!

Тай-тай, тарарай,

Тай-тай, тарарай!

Священники хохота,

Трай-тай, тарарай.

Священники выстрелов.

Запевалы смерти,

Трай-тай, тарарай.

Запевалы смерти,

Отцы смерти,

Трай-тай, тарарай.

Отцы смерти.

Трай-тай, тарарай.

Сына родила!

Трай-тай, тарарай.

Сына родила!

Невесты острога,

Трай-тай, тарарай.

Сына родила!

Мыслители винтовкой,

Трай-тай, тарарай.

Мыслители брюхом!

В своем монологе Великий князь подхватывает эти «уличные» выкрики:

Да, уж начинается!..

В воду бросила!

Тай-тай, тарарай.

В воду бросила!

Тай-тай, тарарай.

В воду бросила!

И далее отвечает на жуткий напев «запевал паденья престолов»:

Началось!

Оно!

Обугленное бревно

Божественного гнева

Качается, нацелилось в окно.

Тай-тай, тара-рай.

Художники обуха.

Невесты острога.

Тай-тай, тара-рай.

В воду бросила!

Тай-тай, тара-рай.

В воду бросила!

Мощи в штанах.

Святые мощи в штанах.

Тай-тай, тара-рай.2

О ком и о чем идет речь в этом «напеве»? Кто эти запевалы («мощи в штанах» – образ, очевидно, навеянный поэмой Маяковского)? Что значит этот игровой рефрен «тара-рай»? Кто и кого бросил в воду? Кто такие «невесты острога» и чего они хотят от князя? Какого великого князя и зачем вывел в «Настоящем» Хлебников?

Понятно, что в символическом плане поэмы мы имеем дело с обобщенными образами царской власти и народных мстителей, но трагическая символика, как мы постараемся показать, растет здесь из совершенно конкретного музыкально-песенного контекста, укорененного в «настоящем» и мифологизированного поэтом в соответствии с его идеологическими и художественными принципами.

О своеобразной «музыке революции» в «Настоящем» говорят все исследователи поэмы. По мнению А. Н. Андриевского, Хлебников в этом произведении «удачно передал выкрики отдельных людей, слышимые на фоне запевок в толпе бунтарей, идущих на штурм буржуйских дворцов»3. Моймир Грыгар предположил, что поэт стремился воссоздать впечатление «голосов и песен улицы» с помощью кубистического монтажа (коллажа) фрагментов слов, отдельных выкриков, частушечных рефренов и «настойчивых повторов»4. В свою очередь, В. П. Григорьев указал на хоровую природу поэмы. «Голоса и песни улицы» из поэмы «Настоящее», по его словам, «интересны тем, что написаны будто сразу для многоголосного пения» и «кажется, что композитору остается только записать нотными знаками мелодию, уже определенную словами, причудливыми обрубками слов и их сочетаниями, а затем раздать партии исполнителям»5 (речь идет прежде всего о начальной партии народа «На о / На обух господ / На о / На обух / Царей, / Царя, / Царя, / народ»6, имитирующей, по всей видимости, знаменитые «Во кузнице» и «Дубинушку»7).

Хотя, по мнению Андриевского, «никакой „зауми“» в этой арии нет, Наталья Перцова внесла в свой «Словарь неологизмов Велимира