— Т-тафай поиглаем, малыска…

Киндри почти разжал руки. Он, пораженный страхом, уставился на что-то. Ногу Джейм резко отпустили. Она полетела вперед, прямо на шанира, оба, запутавшись, повалились.

С той стороны лужи, в которой девушка едва не утонула, стоял Отрава. Он выудил демона и теперь брезгливо держал его за серый загривок на расстоянии вытянутой руки, корчащегося, хнычущего, воняющего. В другой руке был Костяной Нож. С величайшей осторожностью он начал распарывать швы форменной одежды. Стежки подались, полилась черная гниль. Скалящиеся зубы упали последними, на корнях была кровь, словно их только что выбили. Секунду они качались в грязной луже — и опустились на дно. Отрава подержал плащ, как трофейную шкуру, и кинул его к ногам Джейм.

Она поднялась и стояла на свету, так близко, что могла бы прикоснуться к брату-тени или он мог бы дотронуться до нее.

С той последней ночи в Тай-Тестигоне она не видела его так ясно. И никогда раньше не сознавала, как он похож на Торисена, особенно этими изящными линиями лица и рук. Но хотя его глаза отражали истинное серебро Норфов, почти светясь в этом полумраке, в их глубине не было ни сомнения Торисена в себе самом, ни его внутренней силы. Отрава всегда верил, что в конце он может искупить свое проклятие, что достойная смерть сотрет все пятна, даже такие черные, как его. Как часто она видела высокомерие этой веры в его ленивой, насмешливой улыбке.

Но сейчас он не улыбался.

Он держал Костяной Нож, рискованно зажав плоское лезвие между большим и указательным пальцами, острие чуть-чуть не касалось ладони. Отрава протягивал его Джейм — рукоятью вперед.

Могут ли мертвые умереть? А мертв ли Отрава? Возможно, он и сам не знает. Царапина Ножа могла бы это определить. Это может быть даже разыскиваемая им смерть с честью, принятая, от ее руки, а может, опять ничего не изменится.

Его голос не пробил завесу тени, но она видела, как шевельнулись губы.

…Твой выбор, сестра-Выбор. Она так гордилась своей способностью выбирать и жить с последствиями. Это была ее честь, а скорее, самоуверенность, могущая потягаться с надменностью Отравы. Но что значит любой выбор, если под ним лежит холодный, темный зал, предопределенное проклятие?

— Кто я такая, — горько сказала она, — чтобы судить тебя? — И она бережно взяла Нож из его руки. — Следуй дальше, если хочешь.

Позади Киндри задохнулся. Он глядел на Ведьмину Башню, нижний балкон которой только что очистился от тонкой дымки облаков. Оттуда вырывался желтый свет, обрисовывая силуэт высокой худощавой фигуры, замершей у перил. Она что, вышла посмотреть на веселье? Пусть-ка вылавливает теперь зубки своего слуги из этой смердящей лужи под снова начавшимся дождем. Джейм вскинула руку в вежливом салюте — при данных обстоятельствах куда более оскорбительном, чем непристойный жест, — и повернулась спиной к Ведьме Глуши.

— Время идти, — сказала она.

Что они и сделали.

Платформа, скрипя еще громче, поднималась.

Киндри сидел на ней, скрестив ноги, устало опустив плечи, копна белых волос закрыла лицо. Джейм дивилась, сколько же он может вынести. Да, правда Норфы прочнее, чем кажутся на первый взгляд, но по большей части жизнь их не зависит от таланта лекаря.

А кстати, сколько времени прошло с тех пор, как она сама в последний раз спала или ела? Не меньше сорока восьми часов, — ничего, ей случалось бодрствовать и подольше. А что до еды, так лицо болело и раньше, теперь рана опять открылась — спасибо Иштару, — так что перспектива еще и жевать не слишком привлекательна. Все равно она не утомлена и не голодна, а просто окоченела.

Опустела.

Кажется когда-то, целую жизнь назад, ее разум кишел всевозможными проектами. Тесные залы Готрегора научили девушку мыслить более… сдержанно, сказал бы Женский Мир. С тех пор ее мирок как-то сжался, сомкнулся вокруг, планы захлопывались, будто створки дверей в темном коридоре, по которому она бежала, одна, всегда одна, с тем, что тянется за ней. Никто не способен убежать от своего прошлого. А сейчас, кажется, она не в силах загадывать что-то наперед. Завтра не существует; есть только этот день, да и то сомнительно. С усилием далась даже мысль о том, что им надо поскорее проникнуть обратно в лазарет, прежде чем из-за их отсутствия поднимется суматоха. Больше, чем об одной вещи за раз, думать она не могла.

Платформа, дернувшись, остановилась у верхних «отрогов» Горы Албан. Джейм потянула Киндри, поставив его на ноги, потом обвила рукой талию молодого человека — шанира пошатывало. Какой же он худой, ребра пересчитать можно.

Пока они не повернули в коридор, Джейм и не вспомнила, что Бренвир опрокинула шкаф, перегородив дверь в изолятор. Однако гардероб кто-то уже отодвинул. Изнутри доносились голоса, один терпеливый, другой — резкий и разочарованный. Обе десятки толпились там же, слушая, как капитан Айва пытается тактично узнать у своей леди, почему они должны, рискуя вызвать войну, отправляться в Глушь.

У дверей, грызя ногти, стоял Серод — он чуть не откусил себе палец, когда Джейм тихо произнесла у него над ухом:

— Ты что, позвал на помощь через замочную скважину?

— Кому-то надо было сказать, — пробормотал он, косясь на нее.

— Угу, — ответила Джейм.

Этим «кем-то», без сомнения, была Бренвир, которая поспешно собрала свою охрану, только вот не смогла объяснить, почему Норф отправилась в Глушь, а тем более какой необычной опасности она подвергается там.

Женские секреты все-таки иногда идут на пользу.

Кинув взгляд назад поверх голов своего беспокойного отряда, Железный Шип встретилась с глазами Джейм. Выражение лица кендара не изменилось, но то, что внимание ее обратилось куда-то, заставило повернуться и других, включая капитана Брендана и матрону.

— Э-э, — промычала Джейм, пытаясь незаметно спихнуть Киндри на сопротивляющиеся руки Серода, — в чем тут дело?

— Смею полагать, леди, — рыжеватые брови Айвы поднялись, — что это ты расскажешь нам.

В голове Джейм было звонко и пусто. Раньше она нарушила одно из своих основных правил, заставив себя забыть неприятный факт. Теперь же ее мозг как закрытая лавка — свет выключен, за прилавком никого. Нет ни правды, ни лжи, осталось лишь… что? Двадцать четыре пары ожидающих глаз и свист дождевых струй за окнами, хотя нет, это, кажется, Жур, ну да, это его низкое, горловое рычание.

Кадеты очистили пространство между Джейм и двумя начальницами Бренданами. В тени позади Бренвир, раскинувшись на кресле, лежало развернутое знамя Эрулан. А к коленям гобелена припал барс — уши прижаты, клыки оскалены, лунные опаловые глаза горят, — но что он видит и через кого? В сером, омытом дождем свете комнаты белые руки Эрулан мерцали — одна держала кота за загривок, другая прижалась к малиновой линии у своего горла. Прикованная к месту, она смотрела на что-то за спиной Джейм.