– Его это интересует не с профессиональной точки зрения, – ответила Пия. – Он и Ротемунд были когда-то близкими друзьями.

– А почему он был в Эддерсхайме в тот вечер, когда мы нашли в реке тело девушки?

– Он был тогда как раз поблизости, у своих друзей на пикнике. – Пия попыталась вспомнить, как Фрей в тот вечер объяснил свое появление. Она и сама тогда вообще-то была удивлена.

– Я верю, что он был на пикнике, – сказал Кристиан, – но то, что это было где-то рядом, уже сомнительно.

– На что ты намекаешь? – спросила Пия.

– Я еще сам точно не знаю, – признался Кристиан. Он сорвал стебель травы и рассеянно стал наматывать его на палец. – Но, на мой взгляд, здесь слишком много случайностей.

Они пошли дальше.

– А что тебя мучает? – спросил он через некоторое время.

Пия размышляла, следует ли ей рассказать ему о деле Эрика Лессинга и об участии в этом Франка Бенке. Но с кем-то она должна была об этом поговорить. Кай отпадал, так как он был серьезно занят текущими делами. Джема она недостаточно хорошо знала. Боденштайн и Катрин были пристрастны и не могли занимать нейтральную позицию. Так что в Кристиане Крёгере она все больше и больше видела единственного человека в своем профессиональном окружении, которому действительно доверяла. Наконец она собралась с духом и поделилась с ним своим подозрением.

– Боже мой! – воскликнул Кристиан, пораженный услышанным рассказом. – Это многое объясняет. Прежде всего поведение Франка.

– Кто мог тогда дать задание устранить Лессинга? – спросила Пия. – Это не могла быть Энгель: она была руководителем отдела, а это исходило от значительно более высоких чинов. Начальник полиции? Министерство внутренних дел? Федеральное управление уголовной полиции? Бенке до сих пор находится под чьей-то защитой. При обычных обстоятельствах за все, что он сделал, его должны были бы не просто временно отстранить от должности, но и вовсе уволить из ведомства.

– Нужно узнать, у кого мог возникнуть интерес в том, чтобы убрать Лессинга с дороги, – размышлял Кристиан. – Что он мог такого нарыть? Это должно было быть нечто сенсационное, что могло представлять серьезную угрозу для кого-то из высоких чинов.

– Коррупция, – предположила Пия, – торговля наркотиками, продажа девушек.

– Это ведь все равно была его официальная миссия как осведомителя, – возразил Кристиан. – Нет, это должно быть что-то личное. Что-то, что может погубить человека.

– Мы должны спросить об этом Принцлера, – сказала Пия и посмотрела на часы. – А именно через час. Ты поедешь со мной в Пройнгесхайм?

– Я знаю, что ты не хотела, чтобы я приходил, но мне нужно было тебя обязательно увидеть. – Вольфганг огляделся, смущенно вертя в руках букет цветов.

– Положи его просто на стол. Сестры поставят его потом в вазу. – Ханне больше всего хотелось попросить его сразу забрать свои цветы с собой. К тому же белые лилии! Она терпеть не могла резкий запах, который напоминал ей траурные залы и кладбища. Цветы должны расти в саду, а не стоять в маленькой, плохо проветриваемой комнате.

Вчера вечером она написала ему еще одно эсэмэс-сообщение, в котором просила его не приходить в больницу. Ей не хотелось, чтобы любой мужчина, не являющийся врачом, видел ее в таком состоянии. Она могла себе представить, как она выглядела. Она ощупывала руками свое лицо, обнаруживая отеки и швы на лбу, на левой брови и на подбородке. Были ли косметологи достаточно искусны, чтобы из этого катастрофического поля битвы воссоздать лицо, подходящее для демонстрации по телевидению?

В последний раз она смотрела на себя в зеркало у себя в гримерной на студии. Тогда ее лицо было еще безукоризненным и красивым, за исключением пары морщинок. Сейчас она не хотела себя видеть, потому что знала, что не смогла бы вынести это зрелище. Ей было достаточно ужаса, который она читала в глазах своих посетителей.

– Присядь на минуту, – предложила она Вольфгангу.

Он придвинул стул к ее кровати и неловко взял ее за руку. Множество трубок, которые входили и выходили из ее тела, привели его в замешательство. Ханна видела, что он пытается избегать прямого взгляда.

– Как ты себя чувствуешь?

– Сказать «хорошо» было бы ложью, – прохрипела она.

Их разговор был принужденным, и постоянно возникали паузы. Вольфганг выглядел бледным и невыспавшимся и, казалось, нервничал. Под его глазами лежали фиолетовые тени, каких она еще никогда у него не видела. В какой-то момент все темы были исчерпаны, и он замолчал. Ханна тоже ничего не говорила. Что она могла ему рассказать? Как ужасно иметь искусственный задний проход? Как боится она на всю оставшуюся жизнь остаться обезображенной и психически травмированной? Раньше она бы ему доверилась, но теперь все было как-то иначе. Сейчас ей хотелось, чтобы другой человек сидел рядом с ней и держал ее руку.

– Ах, Ханна, – сказал Вольфганг и вздохнул. – Мне так жаль, что тебе пришлось все это пережить. Я бы очень хотел что-то сделать для тебя. Ты хотя бы предполагаешь, кто мог такое сотворить?

Ханна проглотила слюну, борясь с нарастающим ужасом, воспоминанием о смертельном страхе, боли и кошмаре.

– Нет, – прошептала она. – Ты знал, что Леония Вергес, мой психотерапевт, убита?

– Майке мне сказала, – кивнул он. – Все это так жутко.

– Я этого не понимаю. Полиция по моему случаю подозревает двоих мужчин. – Ханне было тяжело говорить. – Но оба совершенно точно не имеют к этому никакого отношения. Зачем им нужно было это делать? Я работала вместе с ними. Я скорее поверю, что это связано с делом, над которым я работала…

Внезапно ее озарило подозрение. Невероятное подозрение.

– Ты ни с кем об этом не говорил, Вольфганг?

Она попыталась приподняться, но ей это не удалось, и она бессильно откинулась назад.

Вольфганг замялся и на мгновение отвел взгляд в сторону.

– Нет. То есть только с моим отцом, – признался он смущенно. – Он ужасно был разгневан, мы с ним из-за этого здорово поругались. «Это немедленно отразится не только на рейтинге передачи», – сказал он. Именно он! – Вольфганг рассмеялся, но это был вымученный смех. – Он не хотел, чтобы его каналы занимались бездоказательной клеветой. Эти имена – именно они его возмутили больше всего. Он до умопомрачения боится иска или скверного пиара. Мне… мне действительно очень жаль, Ханна. Очень.

– Ладно. – Ханна устало кивнула.

Она знала отца Вольфганга уже тридцать лет и могла живо представить себе его реакцию. Так же хорошо она знала и Вольфганга. Она могла бы догадаться, что он расскажет о ее намерениях своему авторитарному отцу. Он испытывал прямо-таки благоговение перед ним и находился в полной зависимости от него. Вольфганг все еще жил на вилле своих родителей и свой пост директора программы занимал только из милости отца. И хотя он хорошо и добросовестно выполнял свою работу, ему не хватало мужества и пробивной способности. Всю свою жизнь он был лишь сыном крупного медиамагната Хартмута Матерна, а она в их дружбе – более успешной, умной и сильной. Ханна знала, что его это не раздражало, но не представляла себе, как он может мириться с тем, что и сегодня, когда ему было за сорок, отец отчитывает его перед всей собравшейся командой, если он допускает какую-либо ошибку или даже просто позволяет себе принять собственное решение. Вольфганг никогда об этом не говорил. Он вообще очень неохотно говорил о себе. Если подумать, Ханна едва ли что-то знала о нем, так как все всегда вертелось вокруг нее, будь то ее программа, ее успех или ее мужчины. В ее безграничном эгоизме ей никогда это не бросалось в глаза, но сейчас она об этом жалела. Как много было всего, что она сделала или не сделала в своей жизни.