пор неизменно меня раздражает. Кругосветные путешествия впечатляют меня только как образец того же идиотизма, который отравлял мое детство. Они интересны не потому, что достойны восхищения, а потому, что это странная затея. «Первым» сделать что-то не имеющее особого смысла – как правило, чрезмерно переоцененное достижение в мире, бездумно поглощенном рекордами. Мне сразу же вспоминается еще один момент из моей ранней юности, когда я слушал интервью Алана Дж. П. Тейлора – одного из самых коммерчески успешных академических историков всех времен. Видимо, это было на BBC, и вопрос касался первого в истории полета человека на Луну.

– Какова историческая значимость этого момента?

– Никакой, – ответил он.

Журналист, похоже, был в шоке. Тейлор был по сути прав: США слишком много инвестировали в политический жест, призванный показать, что СССР больше не первый в «космической гонке», однако это не прибавило человечеству ни знаний, ни счастья[784]. Примерно то же самое я ощущаю и по поводу первого в истории кругосветного плавания. Оно не имело никакого значения.

Однако по окончании путешествия совершившие его очень им гордились и получили значительные награды. Хуану Себастьяну Элькано, который довел его участников домой, был дарован герб, украшенный земным шаром и девизом «Primus Circumdedisti Me», то есть «Ты первый меня обошел». Почти сразу же после того, как уцелевшие моряки добрались домой, Трансильван воспел их корабль, утверждая, что его слава выше корабля «Арго», ведь он обошел земной шар кругом (In Orientem penetrans, rursum in Occidentem remeavit – «На восток проник, показавшись с запада»)[785]. Соглашался с ним и Овьедо[786]. Не расходился с ними во мнениях и Педро Мартир, который считал это событие очень важным из-за его беспрецедентности[787]. Путешествие «Виктории», как писал Антонио де Эррера-и-Тордесильяс, официальный хронист Испанской империи конца XVI века, было «самым замечательным из всего, что видело человечество со времен Сотворения мира»[788]. Более замечательным, чем пришествие Христа? Это заявление явно было чрезвычайно экстравагантным.

Магеллан удостоился отдельной, тоже совершенно непропорциональной доли всеобщей славы. Пигафетта восхвалял своего покровителя на том основании, что «никто другой не владел таким даром и такой вдумчивостью при исследовании того, как должно совершать кругосветное плавание, каковое он почти и совершил»[789].

Но Магеллан ничего подобного не совершал даже близко, он даже, скорее всего, и не собирался совершать. Однако с того момента началось его возвеличивание. Кристиан Йостманн, один из лучших современных биографов Магеллана, связывает зарождение и развитие легенды о нем с романтизмом XIX века[790]. Почитание путешественника именно тогда усилилось и обрело международный характер, но началось оно после его смерти, с публикацией Рамузио повествования Пигафетты. В середине века ему способствовало появление карт Аньезе. Гонсало Фернандес де Овьедо резюмировал взгляды многих современников: хотя Магеллан так и не достиг «островов Пряностей, слава этого путешествия и всех открытий принадлежит ему одному»[791]. В 1589 году Ортелий сопроводил свое изображение «Виктории» бессмертными виршами: «Я первой обошла земной шар, окрыленная парусами: Магеллан! Через пролив ты провел меня к новым вершинам»[792].

Джованни Страдано и Теодор ле Бри, на гравюрах которых в конце XVI века отразились образы развивавшихся империй, запечатлели Магеллана в доспехах, так как он был рыцарем, рядом с небесной сферой, как будто он созерцал космос. Рядом оказались Нептун и весьма корпулентная русалка в окружении романтизированных патагонцев; в отдалении Аполлон держит лиру, словно показывая, что эти деяния достойны быть воспетыми в стихах[793]. Портрет Магеллана венчает галерею изображений путешественников вокруг света в голландском повествовании о первой экспедиции вокруг мыса Горн, созданном в 1615 году[794]. В следующем веке гравюры, на которых Магеллан принимал различные героические позы на фоне глобуса, продолжали появляться: например, в Голландии в книге Арнольда Монтана De Nieuwe en Onbekende Weereld («Новый и неизвестный мир», 1671) и в «Атласе» Фредрика де Вита 1675 года, где Магеллан (если это действительно он) изображен на берегу пролива своего имени, на фоне туземцев, выплавляющих золото, что невероятно; или во Франции, где Николя де Лармессен изобразил его в 1695 году с циркулем и свитком[795].

Даже те, кто высоко оценивает кругосветные путешествия, не должны считать Магеллана первопроходцем в этой области. Он никогда не собирался его совершать: было бы глупо рассчитывать на успех, поскольку все его предприятие основывалось на том предположении, что кратчайший путь (nuevo y más breve camino) к его пункту назначения и обратно лежит через Атлантический океан[796]. Столь же несостоятельно предположение, что он мог все же неосознанно совершить кругосветное путешествие, сначала посетив когда-то острова к востоку от Филиппин, а затем добравшись до них же с противоположной стороны[797]. Никаких документальных свидетельств тому нет. Точно так же никаких подкреплений не находят заявления, что один из рабов Магеллана мог когда-либо посещать Филиппины до путешествия, или даже родился там, или вернулся на свою родину во время какого-то из незафиксированных, более поздних путешествий, хотя довольно забавно, что таким образом первое кругосветное путешествие приписывается человеку, занимавшему заведомо подчиненное положение, имевшему восточное происхождение и темную пигментацию кожи[798]. Всегда приятно, когда раб получает должное признание, до того узурпированное хозяином. Так или иначе, споры относительно того, кто должен считаться «первым» в этом бессмысленном соревновании, напоминают споры за власть в бункере – напрасная потеря времени, сил и эмоций.

Карта Роберта Торна, английского купца в Севилье, активно торговавшего с Левантом, Испанией и Португалией; составлена в 1527 году. Согласно Ричарду Хаклиту, английскому пропагандисту создания империи, опубликовавшему эту версию в 1582 году, Торн отправил эту карту английскому послу в Испании. Торн показывает Тордесильясский меридиан на долготе островов Зеленого Мыса, саму Тордесильясскую линию – чуть дальше 20 ° к западу, а также рисует оба конкурирующих варианта антимеридиана – как испанских, так и португальских картографов, – оговариваясь, что так называемые «острова Фарсиса и Офира» – вероятно, здесь он отождествляет Молуккские и Филиппинские острова с источниками богатства царя Соломона – лежат где-то в тех краях. Влияние путешествия Магеллана очевидно: Торн смещает бухту Сан-Хулиан чуть к югу от ее реального положения и рисует пролив Магеллана, давая ему то название, которым его окрестил первооткрыватель: Strictum Omnium Sanctorum, то есть пролив Всех Святых. Из Divers Voyages touching the Discovery of America and the Islands adjacent: Collected and published by Richard Hakluyt, Prebendary of Bristol, in the Year 1582 (London: Hakluyt Society, 1850). Общество Хаклита

Никто из тех, кто плыл с Магелланом, судя по всему, не расценивал возвращение в Испанию как окончание кругосветного путешествия. Этот путь скорее был отчаянной уловкой, на которую пустились, когда остальные варианты