– Хорошее определение. Тогда ты выглядишь унылым, как американский роман.

– Это очень нехорошо, дорогая Куколка! Нельзя так говорить. Я думал кое о чем… важном.

Она скорчила рожицу, которую он, конечно, не мог видеть, и быстро ответила:

– Ну, ты все время о чем-то думаешь. Чаще всего о Еве, если только не спишь, а когда спишь – видишь ее во сне.

Эрнест покраснел.

– Да. Это правда. Она занимает большую часть моих мыслей. Это мое несчастье, Долл, не вина. Понимаешь, я ничего не умею делать наполовину.

Дороти закусила губу.

– Она должна быть польщена, я полагаю. Немногие женщины могут похвастаться, что внушили такие чувства мужчине. Думаю, это все потому, что она так с тобой поступила. Собаки любят руку, что наказывает. У тебя удивительный характер, Эрнест. Немногие могут отдавать так много тому, кто ничего не отдает взамен.

– Тем лучше для них. Если бы у меня был сын, думаю, я научил бы его любить всех женщин и использовать их любовь для достижения удовольствия – но не влюбляться всерьез.

– Это одно из проявлений твоей горькой философии, за которую мы тоже должны благодарить Еву. Ты часто ей предаешься. Позволь, однако, заметить, что в мире полно добрых и хороших женщин. Да-да, честных, верных, готовых отдать свое сердце и вверить свою судьбу тому, кого они любят, не жестоких и не желающих стать королевами Англии. Но вы, мужчины, не желаете их искать. Вы не думаете ни о чем, кроме внешней красоты, и не заботитесь о том, чтобы получше узнать души простых девушек, что подобно ромашкам в поле, окружают вас. Ну да, у них же нет огромных выразительных глаз или великолепной фигуры! Вы проходите мимо, и не будь они добродетельны и скромны – вы бы растоптали их, торопясь сорвать царственную розу. Зато потом вы плачетесь каждому встречному – и этим же ромашкам, – что эта роза исколола вам все пальцы.

Эрнест рассмеялся, а Дороти уже не могла остановиться.

– Да, этот мир несправедлив. Если женщина красива – мир уже у ее ног, потому что мужчины – презренные существа, заботящиеся только о собственных чувствах. С другой стороны, если девушка проста и всего лишь симпатична… если обладает совершенно обычной внешностью – другими словами, не уродлива, – вы обращаете на нее примерно столько же внимания, сколько на стул, на котором сидите. А ведь у нее, как ни странно, тоже есть чувства, она способна на любовь и страсть, ее воображение ничуть не беднее вашего, просто все это скрывается за неприметной внешностью! Да она, вероятнее всего, гораздо лучше ваших красавиц! Природа не наделяет одного человека сразу всеми достоинствами. Наделив женщину совершенной красотой, она лишает ее либо сердца, либо мозгов, либо того и другого. Но вы, мужчины, этого не видите – потому что смотрите лишь на прекрасное лицо. И вот – со временем все невеликие возможности мисс Простушки исчерпаны, она превращается в разочарованную старую деву, а леди Совершенство между тем продолжает строить свою карьеру взбалмошной эгоистки. Но придет и ее срок, красота увянет – это лишь вопрос времени. Мы все обратимся в прах, знаешь ли, и в старости, перед смертью между нами нет большой разницы.

Эрнест слушал Дороти очень внимательно и с нарастающим изумлением. Он и представить не мог, что ее могут занимать подобные размышления.

– Я помню, одна девушка как-то сказала, что большинство женщин предпочитают стать старыми девами, – медленно сказал он.

– Она сказала глупость – никто этого не хочет. Это было бы неестественно, особенно если они о ком-то заботятся и кого-то любят. Только подумай, на этих островах живет, по меньшей мере, миллион молодых женщин, и каждый день рождаются новые! Страшно подумать, что было бы, захоти они все стать старыми девами! Это была бы революция, вот что! И если бы они все были вдобавок красивы – у них бы все получилось!

Эрнест расхохотался еще громче.

– Знаешь, какое лекарство мог бы предложить Мазуку?

– Нет.

– Полигамию. Многоженство. Среди зулусских женщин нет старых дев, и все они очень счастливы.

Дороти покачала головой.

– Здесь это не сработает, слишком дорого.

– Знаешь, Долл, ты так говорила об этих молодых женщинах… Видишь ли, ты еще молода для старой девы. Неужели ты хочешь ею стать?

– Да! – ее ответ прозвучал резко.

– Значит, тебе никто… эээ… не нравится?

Дороти бурно покраснела.

– А тебе какое дело, хотела бы я знать?!

– Никакого, Долл. А ты не рассердишься, если я кое-что тебе скажу?

– Говори, что хочешь.

– Ну да, но будешь ли ты слушать?

– Если ты будешь говорить, мне придется слушать, я же не могу оглохнуть.

– Хорошо-хорошо… Долл… только не сердись, дорогая!

– Ох, Эрнест, ты меня утомил! Говори уже – и покончим с этим.

– Ладно. На этот раз, Долл, я буду говорить прямо. Вот что. В последнее время я был настолько самонадеян, что мне показалось, будто ты… ну… не совсем равнодушна ко мне. Долл, я ведь слеп, как летучая мышь. Я хочу спросить тебя прямо – это правда или нет? Ответь честно, Долл, потому что я не могу посмотреть тебе в глаза, чтобы увидеть там ответ.

Дороти сильно побледнела при этих словах и с невыразимой нежностью посмотрела на Эрнеста. Вот и пришел этот миг…

– Почему ты меня об этом спрашиваешь, Эрнест? Нравишься ты мне или нет – совершенно неважно, потому что я тебе не нравлюсь.

– Ты не права, Долл, но я скажу, почему я об этом спрашиваю. Это не просто любопытство, поверь. Ты ведь знаешь всю историю моей жизни, Куколка, по крайней мере – большую ее часть. Ты знаешь, как я любил Еву и как отдал ей все, что только может отдать глупый юнец слабой женщине, – отдал так много, что мне больше никогда не вернуть утраченного. Она меня иссушила. Я ее потерял – разумеется, в этом мире, но, возможно, и во всех иных мирах, если они существуют, хотя я не думаю, что люди там живут как-то иначе. Леопард не может избавиться от своих пятен, ты же знаешь! Счастье всей моей жизни было разрушено без права на возрождение, и этот факт нужно просто принять, так же как факт моей слепоты, например. Физически и морально я искалечен и конечно же не могу в таких обстоятельствах просить женщину выйти за меня на основании каких-то моих достоинств – их нет. Но если ты, дорогая моя Долл, как мне иногда и казалось, так страстно заботишься о столь бесполезном человеке, то дело приобретает несколько другой оттенок.

– Я тебя не понимаю. Что ты имеешь в виду? – тихо спросила Дороти.

– Я хочу спросить тебя, возьмешь ли ты меня в мужья?

– Ты не любишь меня, Эрнест. Я буду тебя раздражать.

Он нащупал ее руку и взял обеими своими. Дороти не сопротивлялась.

– Дорогая моя! Я никогда не смогу подарить тебе такую же любовь и страсть, какую отдал Еве, потому что, спасибо Господу, человеческое сердце способно на такое сильное чувство лишь однажды в жизни – но я могу подарить и подарю тебе самую нежную и верную любовь, какую только способен дать муж жене. Ты мне очень дорога, Долл, хотя и совсем иначе, чем Ева. Я всегда любил тебя как сестру и думаю, что буду тебе хорошим мужем. Но прежде, чем ты ответишь мне, я хочу, чтобы ты в точности понимала все насчет Евы. Женюсь я или нет – боюсь, что никогда полностью не смогу выбросить ее из головы. Когда-то я уже думал, что меня излечит любовь – плотская любовь – к другим женщинам, знаешь – клин клином вышибают и все такое… Но это было ошибкой. Меня хватало на два-три месяца, а потом прежние мысли одолевали меня с новой силой. Кроме того, скажу совсем честно – я не уверен, что сам хочу избавиться от них. Тоска по этой женщине стала частью меня самого. Я уже говорил, она – моя злая судьба, мне не избавиться от нее. Теперь, дорогая Долл, ты понимаешь, почему я спросил о твоих чувствах ко мне, прежде чем попросить выйти за меня? Я скорее обуза, чем нормальный человек, но если ты решишься… это будет твое решение.