с момента посвящения его в рыцари, когда он, получив оружие и власть герцога, заставил всех соседей дрожать от страха. Повествуя о битве при Гастингсе, представленной на гобелене из Байе, он описывает Вильгельма среди своих воинов, вооруженных тем же оружием, и говорит, что он выглядит внушительнее с обломком копья, чем те, кто пользуется длинными дротиками, и он выше, чем Цезарь, так как одновременно генерал и солдат. Во время другого сражения, при осаде Домфрона в 1050 году, Вильгельм Завоеватель отправляет к Жоффруа Мартеллу молодых знатных разведчиков, чтобы прощупать почву. Жоффруа с помощью своих глашатаев дает знать, что завтра утром он придет «будить часовых Вильгельма»; он хорохорится, стараясь показать, что не боится личного противостояния: «он заранее говорит о том, какие у него будут в сражении конь, щит и доспехи»; чтобы можно было его узнать, примериться к нему в поединке даже среди толпы28[781].

Аристократия в эту эпоху принимает рыцарство или, по крайней мере, его ценности. Принцы больше не гнушаются называться milites и даже приказывают изображать себя на монетах и картинах в образе рыцарей, как это сделал на своей надгробной доске (которая сейчас находится в Мане) Жоффруа Плантагенет. Они также принимают этот образ на своих печатях, как это делали многие сеньоры XI века, а также сам Ричард в XII веке. Они желают, чтобы их видели держащими меч в руке; не меч правосудия, с которым они правят, сидя на троне, а меч всадника, или копье, украшенное знаменем, отображающим гордость, которую они испытывают, сражаясь в качестве рыцарей.

Становится ясно, что эти военачальники, должно быть, обладают храбростью, перешедшей от их подчиненных. Хронисты, обязанные петь им хвалебные песни, пытались иногда их сравнивать с «лучшими рыцарями в мире». Это титул, который Амбруаз дал королю Ричарду, но которым Гийом Маршал мог гордиться в эпоху правления Генриха II и который Гизельберт де Монс, например, в 1137 году дал Жилю де Шин в знак признания его храбрости и щедрости, проявленной как на турнирах, так и на войне. Он и правда за морем убил льва, не с помощью стрел, а будучи вооруженным только копьем и щитом, как настоящий рыцарь29[782].

Угроза сурового порицания малодушных и трусов, ложившегося пятном на весь их род, была, вероятно, достаточной причиной для того, чтобы стимулировать боевой пыл рыцарей. Сюда также добавляете^ благосклонность дам, если верить текстам любого жанра, которые добровольно ассоциируют (и в идеале, и в действительности) любовь с храбростью. Согласно хронисту Ламберту д’Ардру, Арнулю де Гиню в 1084 году удалось заполучить в жены дочь Бодуэна д’Алоста благодаря своим подвигам в турнирах, слухи о которых достигли ушей последнего и очень сильно его впечатлили. Век спустя его тезка, посвященный в рыцари своим отцом в 1181 году, прилежно посещает все турниры и состязания и своими подвигами соблазняет графиню Иду Булонскую30[783] Исторической реальности известно много подобных случаев. Литературе еще больше. Тема бедного рыцаря, получавшего благодаря своему победоносному мечу руку и сердце девушки знатного рода, занимает здесь важное место, питая, несомненно, мечты, фантазии, надежды и храбрость рыцарей среднего статуса, сыновей обедневших семей или младших, оставшихся без наследства. Для Бертрана де Борна, так же как и для Гийома IX Аквитанского до него, дама может быть благосклонна только к одному рыцарю, доказавшему свою храбрость, щедрость и учтивость. Со своей привычной склонностью к провокации он даже утверждает, что дама, взявшая себе такого любовника, получала прощение всех грехов:

«Любовь хочет, чтобы любовник был хорошим всадником, умело обращался с оружием, был щедр на подарки, говорил свободно и благородно, был способным на красивые поступки и слова, где бы то ни было, настолько, насколько власть ему позволяет, был приятным в общении, учтивым и привлекательным. А дама, которая спит с таким любовником, очистится от всех своих грехов»31[784].

Можно найти множество примеров связи любви с рыцарством в романах, современных эпохе Ричарда Львиное Сердце32[785]. Кретьен де Труа сам рассказывает о принципе, сформулированном еще предком Ричарда по материнской линии, принцем-трубадуром Гийомом IX Аквитанским: дама, достойная ею называться, согласилась бы отдать свою любовь и свое расположение только храброму рыцарю. Так, чтобы заслужить любовь одной красавицы, дочери своего сеньора (которая никогда не согласится полюбить его по-другому), конюх Мелиан де Лис должен пройти посвящение в рыцари и сразу же доказать свои способности в турнире, организованном отцом его возлюбленной. Она сама комментирует две причины своего требования: совершив подвиги, рыцарь докажет свою любовь к ней и покажет «как он ею дорожит»; своими боевыми способностями он покажет, заслуживает он ли ее33[786].

Последняя причина может быть интерпретирована двояко. С одной стороны, здесь отражается вышеупомянутое: храбрость зажигает любовь в сердцах молодых девушек — так также считают сторонники рыцарства в споре с духовенством в этом вопросе. С другой стороны, причина может быть более корыстной: боевая сила необходима, чтобы обеспечить защиту даме и ее землям, приданому, которым она обеспечивает своего мужа, давая свое согласие34[787]. Испытание на деле иногда необходимо, так как столь превозносимая храбрость может некоторых спровоцировать на хвастовство или, по меньшей мере, на преувеличение своих достоинств.

В эпоху Ричарда автор романов Готье д’Аррас свидетельствует о распространении этой идеи, подвергая в своем «Эракле» осуждению дам, которые предпочитают скромности хороших рыцарей болтовню говорунов. Такое отношение, говорит он, толкает рыцарей на то, что они становятся жонглерами, так как каждый пытается отыскать способ понравиться своей подруге. Дамы несут большую ответственность, уделяя внимание истинным рыцарским достоинствам, они способствуют распространению доблести, превозносят рыцаря и могут улучшить его35[788].

Эту же идею можно обнаружить у Гальфрида Монмутского, а впоследствии у Васа в основном тексте Артуровской легенды и идеологии. Храбрость здесь ассоциируется с другой фундаментальной ценностью в рыцарской этике, хотя она больше аристократического происхождения, чем военного, — с щедростью. При дворе Артура она связана с храбростью в лице короля, который благодаря ей окружает себя лучшими рыцарями в мире. При его дворе ни одна дама не посчитает достойным отдать свою любовь рыцарю, который трижды победоносно «не доказал» свое мужество в рыцарских противостояниях. Это моральное правило, говорит он, имело два преимущества: оно делало дам целомудренными, а рыцарей благородными, должными превзойти себя, доказывая свою любовь36[789].