При упоминании истинного имени Вавилы Космач непроизвольно вздрогну, тряхнул звенящей головой. Ведь и забыл совсем, что и впрямь так обозначил ее, чтоб на защите была перед глазами, как нательная иконка. Думал потом резинкой стереть, но нужды не было, да и рука не поднялась…

Барон и это расценил по-своему, оставил указку, придвинул стул и сел поближе.

— Это наш принцип — брать только целое. Поэтому мы не отнимаем вас от княжны и, слово дворянина, никогда этого не сделаем. И в этом мы видим Промысел Божий. По Его воле вы, Юрий Николаевич, много раньше избраны фаворитом и останетесь им до конца ваших дней.

— Да, да, мы на политсовете решили единогласно, — не к месту встрял Елизаров.

— При этом на вас возлагается весьма важная миссия. — Барон положил Космачу руку на плечо и будто сам прилип. — Вы единственный человек, способный влиять на княжну Углицкую. Возможно, она чувствует свое предназначение, но, как все чистые и непорочные люди, далекие от мирской суеты, не может знать, когда настанет момент истины. А час настал! Вам нужно очень осторожно и ненавязчиво убедить ее в этом. Все получится, я уверен. Судя по диссертации, у вас великий дар убеждения.

Космач слышал его уже смутно, в голове звенело, а перед глазами плыли белые пятна, словно перед ним опять рванули светошумовую гранату.

* * *

Как все упрямые, упертые люди, он был себе на уме и считал, что не поддается внушению либо иному стороннему воздействию. Возможно, потому не мог найти дороги к храму и даже подолгу бывая в религиозной замкнутой обстановке, ничуть к ней не приближался. Пожалуй, все это и стало основой его конфликта со средой обитания. Но здесь, перед бароном Галеном, он чувствовал себя раздетым, беззащитным и почти смиренным, вечный дух сомнения съежился, нахохлился и взирал на мир не орлиным — воробьиным глазом.

Он держался легче и свободнее даже в квартире кающегося, полумертвого академика, чем среди респектабельных людей, блеска и великолепия.

Самое странное было то, что через некоторое время он напрочь забыл, о чем говорил барон, какие узоры выплетал из слов, — ни одной фразы вспомнить не мог! Натренированная, никогда не подводившая память — он за одно прочтение объемного текста запоминал его и в любой момент, закрыв глаза, спокойно воспроизводил — тут почему-то отказала. А в душе осталось лишь некое послевкусие чувств весьма приятных и притягательных — его признали и оценили! За долгие годы он впервые был востребован, в его трудах кто-то нуждался, и сам он был нужен!

Правда, наваждение это длилось лишь пока он слушал Галена. Нечто подобное он испытывал, когда с горя запил. На несколько часов приходило злое веселье, и точно так же он не мог остановиться, бегал по квартире и кричал все, что думал, что мучило, клял всех подряд, однако в душе оставалось не досказанное, тайное, о чем еще никто не догадывался, — антитеза, которую нельзя было озвучить. Он говорил это шепотом и только самому себе:

— Я гений. Я совершил гениальное открытие. Я написал гениальный труд!

Утром он вспоминал свои мысли и приходил в ужас: самое малое, что ему грозило, — комплекс непризнанного гения, которых хватало в городе, считай, по одному сидело в каждой пивной. Но муки совести были недолгими, он звонил Артему Андреевичу, который присылал человека с деньгами, списком нужных книг, и все повторялось.

Когда Космач в первый раз крикнул это при большом стечении народу в холостяцкой квартире, еще не протрезвев, понял, что это первый звонок.

Тогда он продал квартиру, купил дом в Холомницах и оставил среду обитания.

А сейчас Елизаров проводил его в правое крыло здания, где располагались стилизованные царские палаты со всеми атрибутами власти и славы вплоть до скипетра, мечей и доспехов на стенах. Оставшись один, Космач ощутил глубокое похмелье, раскалывалась голова, тошнило, выступал холодный пот и тряслись руки. Несомненно, Гален владел какой-то чертовщиной, коли сумел парализовать волю и выпустить из бутылки джинна тщеславия. Ведь сидел, слушал его сладкие речи, потеряв всякий контроль!

Единственное, что не забыл: Вавилу привезут завра утром…

Надо было проверить, не блеф ли это. Слишком уж уверены в успехе, сам Палеологов помчался за княжной Углицкой… Он пробежал по комнатам в поисках куртки, и когда заскочил в переднюю, с разбега наткнулся на мощный удар в лицо.

Не упал, только отлетел к стене и потряс головой. Во рту стало сладко и солоно.

Перед ним стоял есаул с разбитым лицом, улыбался, показывая темный провал выбитых передних зубов.

— А теперь потягаемся. Ты же просил? Космач выплюнул кровь, потрогал онемевшие губы, пошатал зубы — вроде целы…

— Давай.

Есаул ориентировался в палатах, как у себя дома. Подходящий стол нашелся в хозяйственной комнате, все остальные были слишком широкие, маленькие или круглые. Окончательно реальность вернулась, когда в своей руке Космач почувствовал чужую, широкую, раздолбанную спортивными снарядами. Противник заметно волновался от нетерпения и слишком великой жажды победить, поэтому, не зная возможностей соперника, сразу же начал жать. Через несколько секунд у него на горле вздулись жилы, царапающие глаза остановились, сосредоточившись на его собственной руке.

Минуту выстояли без видимого преимущества с обеих сторон, а поскольку легкой победы не получилось, есаул начал злиться. Момент был самый подходящий.

— Кто такой Гален, не скажешь? — как можно спокойнее спросил Космач.

Тот вскинул покрасневшие глаза, выдавил сквозь стиснутые зубы:

— Барон…

— Слушай, он мне мозги набекрень свернул… Гипнотизер, что ли?

Вести светскую беседу у бойца не было настроения.

— Заткнись…

— Ты мне не груби. Я ведь и рассердиться могу. Видимо, парень где-то подорвал себе нервы, заводился с пол-оборота.

— Ну ты борзой!..

— Между прочим, я фаворит, — доверительно сообщил Космач. — По решению политсовета… В рудниках сгною.

— Лох ты драный!

Он что-то знал и потому так развязно вел себя. И злить его было опасно, заскрипел зубами и начал переламывать запястье, однако удержаться Космач не смог.

— Тебя глисты не мучают?.. А то что-то зубовный скрежет…

— Я тебя точно… побрею.

— Весь вопрос — когда… Успеть бы намылиться.

— Будь готов…

Космач попробовал выправить кисть руки, но боец уже чувствовал победу и шел на дожимание. Вся его сила и злость воплотились в тихое, утробное ворчание, глаза налились кровью, вздутые крылья носа побелели.

— Сегодня твоя взяла, — согласился Космач, положив на стол свою руку. — А то надулся… Лопнешь, дерьмо полезет.