В ответ на вопрос почему, она заставила Моргана поклясться хранить тайну и сообщила про план Ричарда выдать Джоанну за аль-Адиля. Валлиец не был удивлен так, как фрейлина того ожидала, и напомнил ей, что Ричард возвел в рыцарское достоинство сына аль-Адиля и нескольких мамлюков и эмиров, с которыми подружился за время переговоров с Саладином.

— Французы от этого едва не взбесились, — рассмеялся Морган. — Только Ричарда никогда не интересовало, что думают о нем другие. В этом одновременно его сила и его слабость. Он признает храбрость своих сарацинских недругов и потому уважает их, хотя многие и воспринимают это как ересь или измену.

Покончив с вином и фруктами, они заговорили про родичей. Морган рассказал про оставшихся в Уэльсе брата Бледдина, отрекшегося от своей норманно-французской крови, и сестру Мальт, названную в честь императрицы Мод и удачно вышедшую замуж за валлийского лорда. Мариам сообщила в свой черед про единственную оставшуюся в живых сестру Софию и про Вильгельма, из которого брат получился лучший, нежели король. Но они ни словом не обмолвились о будущем. Никто из крестоносцев Ричарда не загадывал, что готовит ему завтра, поэтому все предпочитали просто жить одним днем, особенно если речь о тайных возлюбленных, которым едва ли стоит просить у судьбы большего, чем обретенное ими в тот жаркий июльский вечер в акрской гостинице.

Забывшиеся сном Морган и Мариам проснулись со звоном колоколов к вечерне и оделись почти с той же стремительностью, с какой прежде разоблачились. В собор они успели как раз перед прибытием эскорта для Мариам. Запыхавшиеся и кающиеся за опоздание, стражи с облегчением выдохнули, когда дама великодушно простила их. Морган собирался позже вернуться в гостиницу, чтобы забрать одеяла, полотенца и подушку, которыми намеревался воспользоваться в следующий раз. А пока тайком последовал за Мариам и ее спутниками, желая убедиться, что те благополучно добрались до замка.

Будучи человеком наблюдательным, рыцарь быстро смекнул — что-то стряслось. Расположенные за пределами стен рынки опустели, разносчики слонялись без дела. Привычный шум города стих, на лицах спешащих по улицам мужчин и женщин читался страх. Подходя к дворцу, он заметил собравшуюся у ворот толпу. Тут заговорили колокола церквей Акры — не сзывая лентяев на службу, но объявляя тревогу.

Морган остановил первого попавшегося прохожего, седобородого старикана, который за свою долгую жизнь повидал, должно быть, немало кровопролитий.

— В чем дело? Что случилось?

— Яффа! Саладин взял Яффу!

Ворота замка были закрыты — необычно для дневных часов, но Морган знал караульных и без труда получил разрешение пройти. Большой зал был полон возбужденными мужчинами и напуганными женщинами. Изабелла восседала на помосте, с боков у нее расположились Джоанна и Беренгария, будто предлагали ей моральную поддержку в критический для ее государства момент. Народу было столько, что Морган даже не попытался пройти к дамам, и вместо этого стал искать любое знакомое лицо. Найдя его, он устремился к Варину Фиц-Джеральду.

Варин без промедления поведал ему дурные вести. Несколько часов назад из Яффы прибыл корабль — его пассажиров отрядили за помощью, когда горожане заметили подступающую армию Саладина.

Для Моргана рассказ прозвучал более обнадеживающим, нежели он опасался услышать.

— Выходит, город пока еще не пал?

Варин уныло посмотрел на друга и пожал плечами.

— Это было три дня назад, — сказал он. — Король и граф Генрих поскакали во французский лагерь, сообщить Бургундцу и Бове. Ричард намерен выступить как можно скорее. Каждый потерянный нами час...

Фиц-Джеральд не потрудился договорить, потому как нужды в этом не было. К этому времени Мариам уже стояла на помосте рядом с Джоанной. Она встретилась взглядом с Морганом, и обоих блеснула в глазах одно и то же чувство — благодарность судьбе за то, что та подарила им несколько драгоценных часов наедине, прежде чем разразилась буря. Что не ждет их впереди, останутся хотя бы воспоминания.

К Изабелле подошли епископ Акрский Теобальд и Жосций, архиепископ Тирский. Оба прелата беспокоились о епископе Вифлеемском, недавно избранном патриархом Иерусалимским, поскольку тот уехал недавно в Яффу, перешедшую под его пастырский надзор. Но опасение за его судьбу было лишь одним среди многих. Если Саладин возьмет Яффу, все надежды на мир прикажут долго жить, и все сражения и жертвы целого года пропадут впустую.

Вскоре после наступления темноты вернулся Генрих вместе с великими магистрами госпитальеров и тамплиеров. Вопреки усталости и ноющей спине, Изабелла вскочила, встречая мужа. К тому времени она уже достаточно изучила его, чтобы научиться читать знаки: твердая линия рта, обрисовавшиеся вдоль челюсти мышцы, опущенные плечи — и приготовилась к дурным вестям, хотя затруднялась представить, что может быть хуже потери Яффы.

— Они отказались, — проронил Генрих вместо приветствия, и голос его еще дрожал от пережитой недавно ярости. — Бургундец и Бове не пойдут с нами выручать Яффу. Ненависть к Ричарду значит для них больше, чем судьба собственных соотечественников. В Яффе есть воины-французы, но они предпочитают бросить их умирать, чем шевельнуть хоть пальцем, помогая нам!

Изабелла ошарашенно застыла, как и все, кто слышал слова графа. Коллеги Бове по клиру были возмущены тем, что Филипп пошел против своих христианских братьев, и все как один заявили о готовности пойти в лагерь французов и убеждать Бове. Генрих понимал бессмысленность затеи и, взяв Изабеллу под руку, увлек в сторону.

— Мне показалось, Ричард их убьет, — сказал он. — Честное слово.

— И что дальше? — спокойно спросила она, настроившись не давать воли чувствам, от которых не будет пользы ни Генриху, ни ребенку, ни королевству.

— Ричард уехал в гавань, собирается ночью отплыть в Яффу. Мне приказано выступить поутру с сухопутными силами из тамплиеров, госпитальеров, пуленов и всех прочих, кого сможем собрать. Надо сказать Беренгарии и Джоанне.

С этими словами граф отвел жену обратно к ее креслу на помосте, а потом направился к супруге и сестре короля, которые стояли в отдалении, не желая вмешиваться в их разговор с Изабеллой.

Изабелла не могла припомнить, когда еще ощущала такую смертельную усталость. Она смотрела, как Генрих беседует с двумя ее подругами, и хотя вроде бы не подобает думать о личном во время такого несчастья, не могла отогнать мысль о том, что счастлива провести еще одну ночь вместе с мужем. Графиня сочувствовала Беренгарии, которая не берется даже предположить, заедет ли Ричард попрощаться, но не могла не