нему и вывалю на него все это, может от меня отдалиться, решив, что для него все это слишком сложно, слишком мрачно. Я брела по Графтон-стрит, пока не дошла до Стивенс-Грин, выкурила сигарету, пытаясь успокоиться. Мне нужно было идти в библиотеку заниматься, но ни на чем другом я сейчас не смогла бы сосредоточиться. Из-за смерти миссис Коэн я чувствовала себя опустошенной, снова и снова я спрашивала себя, почему так испугалась возможной реакции Карли, что не подумала снять трубку и позвонить, ведь этим я могла спасти ее мать. Будь я католичкой, сейчас, наверное, уже сидела бы в исповедальне, хотя и сомневаюсь, что получила бы там мудрый совет. Скорее всего, мне велели бы десять раз прочитать молитвы по четкам и несколько раз «Богородица, Дева, радуйся» и отпустили грехи… хотя нет, священник наверняка сказал бы, что самоубийство — один из самых страшных грехов и я должна была сделать все возможное, чтобы его предотвратить. В моей голове происходил шизофренический диалог — и все вокруг указывали на меня осуждающими перстами. Я расплакалась. Меня била дрожь как в лихорадке. Да, сейчас я, как никогда, нуждалась в отце, но только не в том, кто носил пасторский воротничок. Я встала. По диагонали прошла через парк, выйдя у Эрлсфорт-Террас, и зашагала по Лоуэр-Лисонстрит. Наконец я добралась до входной двери дома Дезмонда. Дважды постучала. Не дождавшись ответа, постучала еще несколько раз. Потом повернулась и спустилась по ступенькам на тротуар.

— Не убегайте так поспешно, Элис.

Я оглянулась. Дезмонд был в фартуке и держал в руке пылесос.

— Извините, я пылесосил и не услышал вас.

— Я должна извиниться.

— За что же?

— За то, что приняла как должное ваше гостеприимство и доброе отношение, а потом исчезла.

— Вы мне ничего не должны, Элис.

Я снова начала плакать.

— Можно мне войти?

— Ради всего святого, что случилось? — всполошился Дезмонд.

Мой плач перешел в рыдания. Бросив пылесос, Дезмонд обнял меня за плечи, проводил в дом, снял с меня из пальто и усадил перед камином в гостиной. Видя, что я продолжаю всхлипывать, подошел к буфету и налил мне основательную порцию «Редбрест».

Я осушила стакан тремя большими глотками. Дезмонд налил еще виски и поставил на столик рядом с креслом, в которое меня усадил:

— Если снова расстроитесь, только руку протяните.

Немного придя в себя, я заговорила. Вся эта чертова история — каждая ее частичка, каждая деталь, начиная с исчезновения Карли три года назад, — так и вылетела из меня. На лице Дезмонда отражались самые разные эмоции. Я видела, как сжимались его губы в определенные моменты повествования, особенно когда я добралась до чилийской части истории и сообщила, что Карли, по словам Питера, убила редактора газеты. Когда я описывала, как она появилась на моем пороге и как по-хамски вела себя, он снова плотно сжал губы. Но когда я дошла до ее заигрывания с ребятами крайне левых убеждений в Тринити и о том, как я застала ее в пабе в компании ирландских боевиков, Дезмонд был шокирован. Под конец я поведала о нашем разговоре час назад в «Бьюли», где Карли обвинила меня чуть ли не в доведении ее матери до самоубийства.

— Не смейте винить себя за то, что эта бедная женщина покончила с собой, да простит ее и примет Господь. Ее мерзавка-дочь — вот кто мог и должен был избавить бедняжку от страданий. Ваша бывшая подруга — настоящая стерва. Вы уверены, что эти республиканцы не заметили вас и вашего молодого человека в пабе?

— Они были поглощены разговором, а Карли точно нас не видела.

— Слава Богу, что так. А этот парень, Киаран… он не замешан в политике, не так ли?

Я объяснила, что его отец — научный работник в Квинсе, а мать работает на радио. Ни он, ни его семья, хотя и были католиками, не имели дела с политикой и держались в стороне.

— Раз вы считаете, что ему можно верить, я осмелился бы вздохнуть с облегчением. Меньше всего вам нужно близкое знакомство с «политическими» с севера.

— В этом отношении я уверена в Киаране.

— А в других отношениях?

— Он кажется мне очень здравым, — сказала я, употребив слово, которое часто слышала в Дублине. «Здравый» — одно из самых положительных качеств, которыми можно обладать в таком предательски переменчивом городе.

— Надо, чтобы вы привели этого молодого человека сюда, позвольте мне хорошенько его рассмотреть. Вы же знаете, я испытываю к вам своего рода отцовские чувства, оттого и веду себя немного покровительственно. Именно поэтому, если, конечно, вы позволите, я взял бы на себя труд разобраться и с проблемой, которую создает ваша опасная подруга.

— Я боюсь, что, если вы позвоните в полицию и окажется, что она замешана в какие-то плохие дела с теми «политическими» господами…

— Вот как мне представляется дело: успей эти типы втянуть ее во что-то серьезнее простой болтовни, сейчас бы она едва ли открыто разгуливала по Дублину. Самое лучшее — постараться поскорее выдворить ее из страны, пока она по дурости не успела ввязаться в настоящие неприятности. Один из моих старых друзей занимает довольно высокую должность в Особом отделе. Я позвоню ему, приглашу пропустить по стаканчику и расскажу ему эту историю.

— А вдруг она скажет моим маме и папе, что я могла позвонить ее матери и спасти ее?

— Как только ее задержат и отправят домой в Штаты, вы напишете родителям письмо, в котором объясните, как было дело. Уверен, они все поймут правильно, учитывая, какая вы умница. Особенно если вы расскажете, как эта дрянь велела вам молчать о ее местонахождении, да еще и шантажировала вас, угрожая, что обвинит вашего брата в преступлениях в Сантьяго, которых он не совершал.

— Ну, это не совсем так.

— В данной ситуации это простительный грех. Так или иначе, но она же утверждала, будто ваш брат убил того человека, и всячески вам угрожала. Учитывая связи вашего отца, можно надеяться, что он будет только рад, что вы не поверили в ложь о вашем брате. И вот еще что: советую, когда все будет позади, намекнуть родителям в письме, что вы приложили руку к тому, чтобы власти в Дублине узнали о ее местонахождении. В то же время, однако, вам важно изображать полное неведение, если кто-то вдруг решится вас в этом обвинить. Не сомневайтесь, мой друг обо всем позаботится, и ваше имя не будет фигурировать в деле. Никто не сможет связать вас с тем фактом, что