– Мы разве не в Нью-Йорк едем?

– Вы имеете в виду город Нью-Йорк или штат, мэм? – обернулся шофер-афроамериканец.

– Город!

– Так мы в нем и находимся.

– Это Нью-Йорк? – не верила я своим глазам. – Это, наверное, пригород!

– Нет, мэм, это город Нью-Йорк.

– А где же небоскребы?

– Это на Манхэттене, мэм. А мы проезжаем Квинс.

За окном промелькнуло несколько кварталов, похожих на наши типовые застройки, только грязные до невозможности и до невозможности убогие. Манхэттен только мелькнул вдалеке небоскребами.

– Хочешь посмотреть Манхэттен? – спросил Джонатан. – Если у нас останется время, съездим.

– А сейчас мы едем куда?

– В направлении Бруклина, поближе к Брайтон-Бич.

Пейзаж за окном, к счастью, сменился, и мы теперь ехали по чистым и вполне симпатичным улицам. Шофер остановился перед каким-то отелем, Джонатан зашел внутрь и выяснил, что свободные номера имеются. Мы рассчитались и отпустили такси.

У конторки Джонатан поинтересовался, не возражаю ли я разделить один номер с ним. Я не знала, почему он решил взять один на двоих. Возможно, просто потому, что все номера здесь двухместные и один ты или вас двое – ты платишь ту же цену. Но я не возражала. С нашими платоническими взаимоотношениями я ничем не рисковала, разве что еще одним массажем.

Впрочем, если бы я и рисковала, то все равно согласилась бы.

Номер для курящих находился едва ли не в подвале гостиницы. Из окошка был виден газон – на уровне моего носа.

Если не считать подвального местонахождения, то он был вполне уютным и довольно просторным, правда, основное пространство в нем занимала кровать. Вернее, их было две, и каждая была сама по себе широченная, к тому же они стояли вместе и напоминали по размерам площадку для тенниса.

Ну что ж, подумала я, принимая душ, если Джонатан снова погладит меня по спинке, то у меня есть шанс уснуть быстро, крепко и без кошмаров…

Но меня лишили даже этого удовольствия. Когда я вышла из душа, Джонатан спал. Или притворялся. Ну не будить же мне его: погладь по спинке?

Мне ничего не оставалось делать, как лечь на соседнем теннисном корте и уснуть.

…Я не знаю, как ему удается просыпаться без будильника, но с тех пор, как мы живем практически вместе, Джонатан всегда встает раньше меня. Причем делает он это бесшумно, не нарушая моего сладкого, крепкого утреннего сна. И только когда, по его разумению, наступает время для того, чтобы я открыла свои не слишком ясные со сна очи, он тихонько будит меня – умытый, одетый, красивый, свежий…

– Пора, Оля, проснись.

Проснулась. Похлопала своими красивыми (черными!) ресницами. Глаза закрываются… Я бы еще поспала…

– Ты точно знаешь, что пора? – пробормотала я.

– Чем раньше мы выйдем, тем больше мы успеем, правда ведь?

Правда, правда. Встаю. Уже встала.

Из ванной я тоже вышла свежей и красивой: короткие темные волосы уложены, макияж умелый и неброский, жемчужно-серое платье из тонкой шерсти красиво облегает фигуру, нитка жемчуга мягко светится в V-образном вырезе воротника.

Я ожидала, что Джонатан восхитится. Но он, окинув меня внимательным взглядом, сказал:

– Не годится. Извини, надо было тебя сразу предупредить: мы едем на Брайтон-Бич. У меня есть адрес.

– Вот, а ты говорил, что прилично зарабатывающие люди там не живут!

– Профессор, то есть зять Колесниковой, живет с семьей в Кливленде. Это вообще другой штат. А сама Колесникова приехала по программе эмиграции и пользуется социальной помощью. Таких, как она, и селят на Брайтоне… И там тебе не стоит играть английскую леди. Так что оденься попроще, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания…

Как вы представляете себе улицу? Любую улицу, улицу вообще? По сторонам дома, посередине дорога, сверху небо? Я тоже.

Поэтому я сильно удивилась, когда увидела улицу без неба. Улицу с крышей.

Над Брайтон-Бич проходил метромост. Помимо того, что он почти полностью закрывал небо, он еще и грохотал колесами, скрежетал вагонами, визжал тормозами. Он казался монстром, захватившим в плен улицу.

На этой улице жили русские люди. Глотали пыль, слушали грохот, смотрели из верхних этажей на тормозящие вровень с окнами поезда.

Но, кажется, они всего этого не замечали. Привыкли, должно быть. Они ходили по улице, сидели в кафе, звонили из телефонов-автоматов, наведывались в магазины – везде слышалась русская речь, везде были вывески на русском языке. В закутке продавали квас и пирожки. В магазине лежала селедка, соленые огурцы, квашеная капуста, черный хлеб… Висело объявление: «Здесь принимаются талоны на питание». В кафе стояло переходящее красное знамя какому-то коллективу, с портретом Ленина. В обрывках разговоров, долетавших со всех сторон до меня, повторялась одна и та же фраза: «Нашел работу?» Лица моих бывших соотечественников на этом континенте были такими же озабоченными, как и лица тех соотечественников, которых они покинули в России…

Найдя белый трехэтажный кривоватый домишко, мы поднялись на второй этаж. Нам повезло: Колесникова оказалась дома. Это была крупная, румяная, полная женщина, из тех, которых называют «гренадерша». Просторная кофта и широкие брюки скрывали очертания тела, но оттого, что кофта вздымалась на необъятной груди и потом спадала во все стороны, сохраняя стартовый объем, Колесникова мне показалась размером со средний шкаф. И этот шкаф стоял в проеме двери и вопросительно глядел на нас.

– Здравствуйте… Вы Колесникова, Наталья Семеновна? – уточнила я на всякий случай.

– Я. А вы кто такие будете? – голос у нее был такой же объемный, как и тело.

– Меня зовут Ольга Самарина.

Я удостоилась пристального взгляда.

– А это Джонатан Сандерс.

Шкаф не колыхнулся. Настороженный взгляд изучал нас, причем меня – с особой тщательностью. Мне подумалось, что мое имя ей о чем-то говорит. Но пришлось смирить свое нетерпение – сначала надо было расположить Наталью Семеновну к разговорам.

– А документы у вас есть?

Я протянула ей наши паспорта – вылетая из Москвы по английскому паспорту, я предусмотрительно захватила свой русский и теперь вложила его в руки недоверчивой и осторожной Колесниковой. Она заглянула в каждый паспорт, снова задержавшись с особенным вниманием на моем, и вернула мне.

– И что вам надо от меня? – спросила она не слишком приветливо.

– Мы к вам по очень важному делу.

– Какому?

– Наталья Семеновна, я не могу так сразу объяснить, это долго, это целая история… Может, вы позволите нам пройти?

– Мне нужно уходить.