Мы въехали в замок через Тройные ворота, застучали копыта по камням, подбежали грумы, взяли поводья, помогли мне спешиться, словно я была пожилая дама. Колокол медленно и мерно звонил, от его звона болела голова и ломило зубы. Во внутреннем дворе кто-то зажег палочку мирры, толстая дымящаяся палочка была вставлена в подставку факела у лебедки ворот. Если у скорби есть аромат, то это аромат мирры. В Скорроне по усопшим тоже воскуряли мирру.

Между ударами колокола был слышен плач, он доносился из арочного окна над балконом часовни. Плакала женщина. Моя сестра раньше никогда так не плакала, но я все же узнала ее, и страх, охвативший меня у ворот, колючим холодом опустился в живот. С такой неподдельной глубокой болью плакать об Олидане моя сестра не могла.

Я собрался навестить бабушку. Она находилась в своих комнатах; как сказал дядя Роберт, свой возраст она переносит хуже деда.

— Она уже не та, что была, — пояснил дядя. — Но сейчас она не в самом плохом состоянии.

Я кивнул и пошел. Он задержал меня, положив на плечо руку.

— Будь помягче с моей матерью, — сказал он.

Мои родственники все еще считали меня чудовищем. Когда-то я хотел превратиться в легенду, сеять страх среди тех, кто вздумает встать у меня на пути. И вот сейчас я все слухи, которые обо мне ходили, притащил за собой в дом моей матери.

Служанка довела меня до комнаты и усадила на удобный стул, стоявший напротив бабушкиного. Из всех моих родственников та имела наибольшее сходство с моей матерью, тот же овал лица и форма черепа. Несмотря на то, что было жарко, бабушка сидела с одеялом, укутывавшим ее ноги. Выглядела она маленькой по сравнению с тем, какой я ее помнил, и не потому, что я сам с тех пор значительно вырос. Казалось, она после смерти дочери ушла глубоко в себя, закрылась от жестокого, несправедливого мира.

— Я помню тебя маленьким мальчиком, а мужчину, который передо мной, я не знаю, — сказала она. Ее взгляд скользил по мне, искал знакомые черты.

— Когда я смотрю на себя в зеркало, бабушка, я чувствую то же самое. — А со шкатулкой на бедре, теперь в бархатном мешочке и очень тяжелой, я и вовсе себя не знал.

Долго мы сидели молча.

— Я пытался спасти ее. — Мне многое хотелось сказать, но слова застряли в горле.

— Я знаю, Йорг.

Напряжение между нами исчезло, и мы заговорили о прошлом, о тех годах, когда были более счастливыми; я вернулся в мир, который почти забыл, и мне сделалось хорошо.

Мне захотелось подтянуть колени к груди и обхватить их руками, а бабушка пела песни, те самые, что много лет назад играла моя мать. Она играла их в музыкальном зале Высокого Замка, бегая пальцами по белым и черным клавишам. Бабушка написала слова к той музыке, которую я помнил, но не слышал, мы сидели, за окном светило солнце, тени делались все длиннее и длиннее.

Позже, когда уютное молчание затянулось и я понял, что бабушка уснула, я встал и направился к двери. Я дошел до нее бесшумно, без единого скрипа, но едва моя рука коснулась дверной ручки, у меня за спиной бабушка заговорила.

— Расскажи мне об Уильяме.

Я обернулся, бабушка смотрела на меня пристальным и острым взглядом, словно случайный ветер откинул полог времени и показал ее такой, какой она когда-то была, — сильной, внимательной — хотя бы на мгновение.

— Он умер. — Ничего иного я не смог сказать.

— Уильям был исключительным ребенком. — Она поджала иссохшие губы и выжидающе смотрела на меня.

— Они убили его.

— Я видела вас обоих, но, вероятно, ты был слишком маленьким, чтобы помнить нашу встречу. — Она отвернулась, глядя в огонь камина, словно это были всполохи памяти. — Уильям. В нем было что-то неистовое. В тебе это тоже отчасти есть, Йорг. Сочетание ума и жесткости. Я держала его на руках и чувствовала: если он кого-нибудь полюбит, то никогда не отступится. А если кто-нибудь его предаст, он этого… никогда не забудет. Возможно, вы оба должны были родиться такими. Так, вероятно, случается, когда встречаются два сильных человека, и притом полные противоположности.

— Когда они его убивали… — Когда они его тащили, трижды сверкнула молния, и я видел его в ее коротких вспышках. Во время первой я смотрел на него из тернового куста. И он смотрел на меня. И в его глазах не было страха. Во время второй вспышки я видел, как он отбивался от своих убийц ногами. Третья вспышка — удар о мильный камень, окровавленные осколки черепа в белокурых локонах. «Мой маленький император», — так мама его называла. Белокурая прядь вплеталась в черные кудри Стюардов Анкрата.

— Кого убивали, дорогой? — спросила бабушка.

— Уильяма, — сказал я и увидел, что годы навалилась на нее своей тяжестью, и она смотрит на меня откуда-то издалека.

— Ты — не он, — сказала она. — Когда-то я знала такого мальчика, как ты. Но ты не он.

— Да, бабушка. — Я подошел, поцеловал ее в лоб, развернулся и пошел к двери. У нее был запах моей матери, те же самые духи, от этого запаха у меня защипало в глазах, и я с трудом нашел дверь.

Мне отвели комнату в восточной башне с видом на море. Луна серебром рассыпалась на гребнях, по ночам я долго сидел и слушал вздохи волн.

Я думал о музыке, которую играла моя мать, — я помнил ее в ощущениях и картинах, но никак не мог вновь услышать. Видел полет ее пальцев над клавишами, окружавшие ее тени, движение плеч. И впервые с того дня, когда мы втроем садились в карету, до меня стали долетать отдаленные звуки. Едва уловимые, еще более призрачные по сравнению с песней меча, но жизненно важные для меня.

Прошло два дня, прежде чем граф Ханса призвал меня в тронный зал, где сквозь огромное полукруглое окно из стекла Зодчих можно было любоваться постоянно меняющимися оттенками Среднего моря. Я смотрел на пожилого мужчину, слыша за спиной набегавшие волны моря, в которое опускалось солнце, красным заревом расплескиваясь по горизонту, тихий шум разбивавшихся о берег волн служил хорошим фоном для любого молчания.

— Мы перед тобой в долгу, Йорг, — сказал мой дед, удобно восседая на роскошном троне.

На самом деле в долгу был мой дядя, который стоял по правую руку от трона деда.

— Мы одна семья, — ответил я.

— И что же в таком случае твоя семья может сделать для тебя? — Граф Ханса был отцом моей матери, но он был достаточно проницательным, чтобы понять, что молодой человек не станет пересекать пол-империи с одной лишь целью повидаться со своими родственниками.

— Думаю, мы можем быть полезны друг другу. Особенно это важно в трудные времена — иметь возможность обратиться за военной помощью. В том случае, если Ибн Файед от угроз перейдет к действиям, люди Высокогорья встанут плечом к плечу с людьми дома Морроу. Может случиться, что я столкнусь с угрозой, и тогда мне будут в помощь войска моего деда.