литературы мы не остановимся только на чагатайском, – писал он, – мы пойдем глубже» – к восточнотюркскому языку, который лексикограф XI века Махмуд Кашгари называл хакани (в противоположность огузу) [Фитрат 19276: iii-iv]. Узбекская литература была древнее узбекского владычества. «Наш регион [улка] стал называться узбекским только в XVI веке, но всем известно, что тюрки проживают в Средней Азии очень давно». Литература, созданная ими, превратилась в чагатайскую, традиции которой унаследовал джадидизм [Фитрат 1928д: xi]. Вторая антология, «Образцы узбекской литературы», содержала отрывки из «Свода тюркских слов» («Диван лугат ат-тюрк») Кашгари, орхонских надписей (древнетюркских текстов VIII века с территории современной Монголии), устных эпосов «Алпамыш» (записанных Гази Юнусом у бахши в 1921 году) и «Деде Коркут», прозы Юсуфа Хасса Хаджиба и Рабгузи, а также поэзии Ясави, Атаи, Хусейна Байкары, Навои и тимурида Бабура, основателя индийской династии Великих

Моголов. Оба тома являли собой солидные текстологические труды, полемизировавшие с османской и русской тюркологическими школами, и способствовали утверждению канона современной узбекской литературы, которая выступала наследницей всей тюркской литературы, созданной в Средней Азии.

Но это видение языка как носителя национального самосознания и зеркала его достижений столкнулось с потребностью приблизить письменную речь к устной, сделать ее более демократичной и понятной населению (тем более что на повестке дня стояла важнейшая задача массового образования). Различные диалекты «узбекского языка» заметно отличались друг от друга: одни были богаты гласными (имея девять или десять гласных) и полностью сохранили гармонию гласных (ключевую особенность тюркских языков), а также лексику, «не засоренную» персидско-арабскими словами, тогда как другие, особенно городские, переняли персидскую фонетику (всего с шестью гласными), утратили гармонию гласных и заимствовали обширный лексический груз иностранного происхождения. Самые аутентичные тюркские диалекты были и наиболее провинциальными, а также наиболее лингвистически удаленными от чагатайского. Многие джадиды, не соглашаясь с позицией Фитрата, предпочитали брать за основу литературного языка простонародные наречия, сохранившие гармонию гласных.

Нельзя было отмахнуться и от различий в произношении, поскольку нацеленность на фонетическую орфографию объединяла всех участников полемики. Появление идеи латинизации завело дело в тупик. Сразу после революции пропаганда перевода тюркских языков на латиницу стала популярной в Азербайджане, где лингвист и политический деятель Самед Ага Агамалы-оглы неустанно продвигал его как панацею для преодоления не только неграмотности, но и всех форм отсталости[703]. К 1923 году благодаря упорству Агамалы-оглы движение это распространилось далеко за пределы Азербайджана, и московский Наркомнац начал обдумывать вопрос о латинизации[704]. Этот более широкий тюркский контекст сыграл решающую роль для Узбекистана, хотя до тех пор в пылких среднеазиатских дебатах о реформе орфографии тема латинизации практически не поднималась. Позиция Бату, отстаивавшего ее в 1921 году, была непривычной и в то время не вызвала особого отклика. Русский лингвист из Туркомпроса Е. Д. Поливанов также отрабатывал в 1922 году латинский алфавит, но из этого мало что вышло. Все изменилось, когда в марте 1926 года азербайджанские энтузиасты организовали в Баку I Тюркологический съезд, на котором обсуждался вопрос о переходе всех тюркских языков Советского Союза на латиницу. Политбюро вначале проявило настороженность, но после того, как съезд горячо проголосовал за принятие латиницы и создание единого алфавита для всех тюркских языков Советского Союза, поддержало это движение[705]. Однако еще до решения Политбюро узбекские партийные власти активно взялись за это дело. В мае Ташкентская старогородская коммунистическая организация с энтузиазмом поддержала латинизацию, заслушав доклад Ш. Рахими, одного из узбекских делегатов бакинского съезда[706]. Всего несколько дней спустя в Самарканде собралась консультативная комиссия, чтобы приступить к подготовке предложений. В июле УзЦИК учредил более официальный Центральный комитет по латинизации (Марказий лотинлоштириш цўмитасй), сотрудничавший с Академическим центром Узкомпроса, где этим вопросом занимался Поливанов[707]. К октябрю консультативная комиссия опубликовала свои предложения, после чего движение к латинизации лишь ускорилось[708]. В 1927 году был разработан пятилетний план перехода на латиницу, но, в духе того времени, новые резолюции приблизили дату завершения латинизации, перенеся ее на ноябрь 1930 года[709]. На деле переход оказался гораздо более плавным, и в 1929–1931 годах многие газеты одновременно публиковали статьи как на арабице, так и на латинице. Книгоиздание к 1930 году, по-видимому, полностью перешло на латиницу.

Решение партии взять под контроль этот аспект культурной политики было связано с общим наступлением на «идеологическом фронте», которое она предприняла в 1926 году (см. главу 10). Как ни странно, партия не столкнулась с заметным противодействием или недовольством (что составляло разительный контраст с Татарстаном, где многие влиятельные фигуры, например Г. Г. Ибрагимов, упорно сопротивлялись латинизации). Комиссия по латинизации, учрежденная в июле 1926 года, включала многих партийных деятелей (Иногамова, Икрамова, Ходжаева, Ахун-Бабаева), но в нее вошли также Фитрат, Эльбек, Рахими и Ходжи Муин – джадиды, которые еще до революции участвовали в полемике о языке и орфографии, хотя ранее не ратовали за латинизацию[710]. Возможно, они понимали, куда ветер дует, и сочли сопротивление латинизации бесполезным. Тем не менее мы должны помнить, что пусть в Узбекистане делом латинизации и занималась партия, однако возглавляли ее азербайджанские деятели, которые пользовались огромным уважением и восхищением узбекских джадидов. Связь между латинизацией и прогрессом настойчиво проводилась в то время не только в Советском Союзе. Консультативная организация Лиги наций[711] даже предсказывала в ближайшем будущем всеобщий переход на латинский алфавит. Официально латиница была принята в Азербайджане в 1924 году, и «латинизаторы» даже ставили вопрос о переводе на латиницу русского языка[712]. Не является случайным совпадением, что в 1928 году в Турции Ататюрк также курировал переход к латинице. Вообще турецкая латинизация оказалась куда более директивной и стремительной (газетам дали три месяца для перевода на новый алфавит), чем всё, что было предпринято в СССР.

После принятия решения о переводе на латиницу возникла настоятельная необходимость определиться с фонетической структурой узбекского языка. До национального размежевания вопрос о гармонии гласных не вставал; орфографическая реформа предполагала систему из шести гласных, что подразумевало отсутствие гармонии. Поливанов предлагал принять за основу литературного языка ташкентский диалект, в котором гармонии не было, – просто потому, что это был диалект самого «передового» региона Узбекистана. Ему оппонировал в числе прочих Абдулла Алави, утверждавший обратное; по его мнению, большинство узбекских поэтов уже использовали литературную форму, предполагавшую гармонию гласных; современный узбекский язык должен основываться на этой «народной литературе», а не на «литературе дворца»[713]. Борьба продолжалась, и вопрос был решен лишь в мае 1929 года, когда узбекская Республиканская орфографическая конференция проголосовала за алфавит с девятью гласными и