— Вы правы, конечно, — сказал он, начав расчесывать бороду. — Дурак он. Я о твоем отце, Павлинчик. Дурак и бабник. Да вдобавок чернокнижием балуется. Но — комбинатор великолепный. Лучше, чем… Ну, не станем о присутствующих. Жалко бросать такое золото. Подберет ведь кто-нибудь все равно. — Он изогнул шею, пытаясь рассмотреть, насколько ровно ложатся пряди.

— Зеркало нужно? — с особыми угодливыми придыханиями пискнул Жерар.

— Что ж, сбегай. У секретаря…

— Не извольте беспокоиться, имеем свое! Паша, организуй!

Я начинал понимать, что бес что-то задумал. Ох, не лишиться бы нам за это голов!

— Живо! — прикрикнул Жерар, одновременно корча в мою сторону страшные гримасы и умильно улыбаясь ифриту.

Действуя как сомнамбула, я вытащил зерцало Макоши и передал Сулейману. Если ему известно, что это такое…

— О! — сказал он; вертя зерцало в руках. Я помертвел. — Занятная вещица. — Он воткнул гребешок в переплетение волос и наконец заглянул в магический овал.

Стало тихо.

Через мгновение его глаза подернулись поволокой. Он сладко причмокнул. Гребень выпал, и пальцы Сулеймана поплыли по воздуху, лаская что-то невидимое для нас, но отчетливо округлое.

— Гурии…— завистливо вздохнул бес. — А я все думал, способны ли ифриты любить…

С этими словами он вскочил на стол шефа и начал следить за его левой рукой. Вдруг подобрался, мощно прыгнул и вцепился зубами в знаменитый черно-зеленый перстень. Сулейман, однако, словно не замечал, что с него стаскивают драгоценность, весь поглощенный тем, что творилось в серебряных глубинах зерцала. Наконец Жерар скатился на пол, держа перстень в зубах.

— Зачем? — только и спросил я.

— «Тысячу и одну ночь» читал? В курсе, что среди джиннов и ифритов встречаются не только рабы лампы, но и кольца?

— Думаешь?..

— Без сомнения. Пока вы с Платонычем готовились криптографией заняться, а каменный старикан змей членил, я весь подвал обнюхал. Досконально. Была там пара ламп, но — обычных. Стало быть — кольцо. И именно это. Сто пудов.

— И что теперь?

— Теперь ты поедешь к Лельке.

— К кому? А… А зачем?

— Бараном не прикидывайся! С тех пор как Лада замутила с твоим папашкой, Макошь… э-э… сняла обеты с отроковиц своих. Кажется, так. С обеих, понял? Короче говоря, сестрички больше не обязаны вести себя как весталки. И глупо было бы прохлопать такую пруху. Сейчас, чувачок, самое время успокаивать Лелю. Отпаивать ee ананасовым соком, снимать губами слезки с ресниц и далее по обстоятельствам. Ну, чего рот раззявил? Действуй, напарник. А я пока тут…— Он плотоядно посмотрел на издающего странные нутряные звуки и пускающего слюну Сулеймана. — Кто-то скоро мне за все заплатит. А то, понимаем, всем сестрам по серьгам, а Жерару опять кошек гонять да блох выкусывать? Колоссально! А вот вам шиш! Госсподи, да как же оно действует? — забормотал он, пытаясь натянуть кольцо на лапку. — Ага, кажется, готово!

Перстень наконец наделся. Жерар быстрыми точными движениями касался его в разных точках, что-то нажимая; слышались странные звуки — мелодичные и глубокие, точно от камертона. Затем бес соорудил на морде торжественную гримасу и со словами: «Дорого искупается — быть бессмертным: за это умираешь не раз живьем…» — с видимым усилием повернул перстень на полный оборот.

Сейчас же потянуло озоном. В каких-то неведомых щелях засвистал и загудел ветер. Воздух наполнили микроскопические светящиеся частицы; они то сооружали столб, подобно комарам-толкунцам, то устраивали ураганную круговерть, то распадались облаком танцующих в солнечном луче пылинок. Сулейман восстал из-за стола. Силуэт его плыл и раздваивался. Лицо мучительно исказилось. Борода торчала дыбом, щеки опали; плотно сжатые губы подергивались. Один глаз, налитый кровью и дико вращающийся, продолжал косить в зерцало, другой, полный одновременно ненависти и покорности, обратился на Жерара:

— Повелевай, пес! Что для тебя сделать? Построить дворец или разрушить город?

— Шеф, вы переигрываете, — протявкал Жерар, изо всех сил демонстрируя хладнокровие. Но хвост его был спрятан далеко под брюшком, а заметное дрожание икр — как правой, так и левой — явно не являлось «великим признаком». Голос его, тем не менее, был на редкость тверд: — И вообще, «умеренность есть лучший пир». Поэтому глупо было бы… Мне нужна самая малость. Человеческое тело.

— Закрой глаза и открой глаза!

Жерар быстро моргнул. Ничего не изменилось. Он моргнул снова — уже медленно. Снова тщетно. Сулейман презрительно расхохотался.

— Ну, ты повелся, псина! Да где ж я его возьму? Рожу?

— Было бы занятно поглядеть, — подал я голос. Шеф, багровея, погрозил мне кулаком.

— Здоровое мужское тело, — деловито конкретизировал бес. На бессмысленные обиды он сейчас не разменивался. — Молодое. Согласен на тело вашего преданного раба Максика.

— А ты уверен, что оно волосатое? — спросил я кобелька, вспомнив наш давнишний разговор.

Теперь погрозил мне лапкой уже он. Сулейман через силу отвел-таки взгляд от зерцала и удивленно поинтересовался:

— Максима? Губа не дура. А его-то самого — куда прикажешь? Кончить?

— Ну уж нет! Так легко он не отделается, — провыл Жерар и хитренько посмотрел на меня. — Чувачок, мы с шефом в затруднении. Советом поможешь? Я кивнул. Жерар медленно заговорил:

— Для типчика, который обожает плясать на задних лапках перед хозяином… лизать ему руки… лаять на тех, кто не может огрызнуться…

— Лучше всего подойдет шкура йоркширского терьера, — закончил я. — Сто пудов.

— Так тому и быть! — провозгласил довольный бес. — Зовите сюда этого счастливца.

Однако Сул схватился руками за голову и голосом базарной торговки запричитал, что это откровенный грабеж среди бела дня. Что он на это не пойдет — ни при каких условиях. Что сейчас, слава Всевышнему, не те времена, когда можно было живого человека без его собственного согласия… и так далее.

Жерар нарочито утомленным голосом осведомился, что он в таком случае предлагает?

— Вот это уже деловой разговор, — сказал ифрит. — Итак, первое, или алеф…

Пожалуй, я больше был им не нужен. Я на цыпочках вышел из кабинета и осторожно притворил за собою дверь.

Аннушка, куколка не моя, ангел высокогорный, пристроилась на краешке секретарского стола и перебирала Максику волосы. А тот сидел жених женихом и счастливо жмурился. Увидев меня, он отодвинулся от девушки и, демонстрируя снисходительное участие признанного любимца фортуны к записному неудачнику, спросил:

— Ну как? — Про удар в ухо он великодушно забыл. Еще бы! Ведь это его гладила по головке Аннушка, а не меня!