– Я не ошибся, дав тебе посмотреть снятый материал. Не все так, кое с чем можно поспорить, однако ты уловила главное – увидеть бриллиант в мусоре сумеет не всякий, но от этого он не перестает быть бриллиантом.

Почему-то меня почти распирает от гордости после такого отзыва. Глупости!

Мы едем через Ахмадабад и Джайпур и потом сворачиваем в сторону – Раджив хочет показать знаменитый Читторгарх, крепость, защитники которой трижды совершали сати. Вернее, сати совершали их матери, жены и дочери, а мужчины гибли в последнем бою. Для раджпутов немыслимо, чтобы женщина досталась кому-то другому даже после смерти мужа, потому вдовы издревле восходили на погребальный костер мужа. Если муж погибал в бою, сати считалось обязательным. Потому, взяв крепость осадой или штурмом, враги всегда заставали там догорающие костры сати.

Алисия крутит головой и презрительно морщится:

– Но как же могли мужчины допустить, чтобы их жены и дочери сгорали заживо?

Раджив молчит, а Салман напоминает о бесконечности жизни, ведь даже сгоревший человек возвращается на Землю в новом обличье.

– Я предпочла бы продолжать в нынешнем. И потом, самосожжение… это же… больно! – Алисия кипит от возмущения антигуманным поведением мужчин-раджпутов.

Я тихонько напоминаю ей, что мы в другой стране с другими понятиями о «хорошо» и «плохо». Это приводит к новому всплеску возмущения:

– Вот потому они навсегда и останутся в своей грязи! Нечего соваться в цивилизацию!

Сингх отошел в сторону и остановился, разглядывая открывающиеся с разрушенной стены крепости дали.

В чем-то Алисия права, европейские христианские ценности разительно отличаются от тех же индуистских. Но имеем ли мы право осуждать? Мы считаем святыми тех, кто погиб за веру, даже если ничего особенного для нее не сделал, но ведь женщины, совершившие сати в Читторгархе, тоже гибли за свою веру. Они наверняка знали, что следующая карма будет куда лучше этой, потому что соблюли законы своей веры.

Спор затихает сам собой, потому что никто Алисии не возражает. Но она заводит разговор снова, причем только со мной, хотя прекрасно видит, что Сингх и Кадера тоже слышат. И разговор этот не о сати, а о смерти вообще:

– На самом деле меня вполне устраивает тот факт, что мы все умрем. Нет, не сейчас, не немедленно, но когда-то позже. Все в разное время и по разным причинам, но жизнь свою закончим. Этот неоспоримый факт придает особенную прелесть каждому утру, ведь, открыв глаза, можно сообщить самой себе: я жива! Если это осознать, жизнь изменится. Ты вдруг поймешь, что в ней не так много времени, чтобы тратить попусту. Но только не стоит кидаться в другую крайность – считать количество дней, часов, минут и секунд. Именно так поступила моя однокурсница Элейн, которая скрупулезно все сложила и умножила, получила огромное число, которое показалось ей совсем маленьким. А уж когда бедолага вдруг начала вычеркивать из длинного ряда вертикальных черточек, обозначающих сотню (!) секунд каждая, эти самые сотни десятками, ей стало дурно. Элейн впала в такую депрессию, которую не смогли побороть врачи. Справился ее парень Стив, он увез несчастную ценительницу секунд в небольшой охотничий домик своего отца на полмесяца и занимался там с ней любовью под девизом «Не стоит терять и минуты!».

У Элейн и Стива шестеро детей, и она теперь вообще не знает счета времени.

Я смотрю на Алисию и прекрасно понимаю, что она врет и про Элейн, и про любвеобильного Стива, и о своем отношении к проблеме потери времени тоже. Алисия страшно одинока. У нее есть деньги, успех, внешность, ум, много поклонников и любовников, но нет счастья.

То, что она умна, – главная проблема Алисии. Будь поглупей, считала бы себя везучей и была бы довольна, а сейчас она эту везучесть и удовлетворение жизнью играет, как очередную роль. И главное – не знает, зачем ей эта игра.

Раджив явно не намерен вести по пути теологические и даже философские споры, а потому мрачно молчит.

Из-за нежелания Алисии не только мириться с реалиями Индии, но даже выходить из машины без большой необходимости («здесь прохладно, я же терпеть не могу жару!») мы буквально мчимся в Агру вместо того, чтобы двигаться медленно и по пути что-то познавать. За Читторгархом, когда мы останавливаемся на ночлег, она сторонится всех местных так, словно они прокаженные.

Раджив давно перестал разговаривать со своей партнершей по фильму. Я вспоминаю, как Алисия хвалила их поездку в Варанаси, и интересуюсь у нее, что было не так в прошлый раз.

– Все! Мы ехали по приличной дороге, ели в приличном ресторане, а не в забегаловках, ночевали в приличной гостинице. Конечно, не «Оберой», но все же пять звезд.

Услышав это замечание, Сингх коротко бросает:

– Это была не Индия! Ехать в Варанаси, чтобы провести весь вечер, наблюдая из окна в бинокль за театральным действием на площади, не стоило совсем.

Я почему-то думаю о том, как повела бы себя в Варанаси, и не уверена, что тоже пожелала бы слиться с толпой в религиозном экстазе.

Раджив пытается показывать мне что-то из окна машины, но это совсем не то, чего он хотел бы. Если честно, то я вижу лишь ужасающую бедность. У дороги попадаются и довольно приличные дома, и даже супермаркеты, больше похожие на забегаловки, но хилых построек все же больше. Я понимаю, что при таком климате главное – защита от ливней и солнца, крепкие стены только мешают, а потому жители проводят большую часть суток вне дома – так легче. И спать легче тоже на воздухе. Но сидеть прямо на земле? Здесь все делается на корточках или прямо на полу или земле. Негигиенично? Для кого? Местные привыкли, а европейцам в глубинке делать нечего. Туристы из окон своих кондиционированных автобусов фотографируют «весь этот ужас», тычут пальцами и с удовольствием следуют дальше.

Но заниматься делами, сидя на земле, – стиль жизни индийцев. Не нам их судить.

Раджив внимательно наблюдает за мной, однако мне не приходится кривить душой, признаваясь, что я не желала бы жить вот так, но признаю право этих людей самим определять, как им удобней.

– Джейн, нас больше миллиарда. Невозможно создать европейские условия всем сразу. Да и не нужно. Если попытаться сделать это – большая часть населения просто вымрет. Наши обычаи и даже организмы адаптированы именно к нашим условиям, как и везде в Азии, если изменить то или другое, может случиться катастрофа.

Это я понимаю и согласна с Сингхом.

Почему-то вспоминается поездка в Уругвай. Реакция моей приятельницы была резкой:

– Нищета!

Хотя никакой нищеты (тем более по сравнению с индийской) там не наблюдалось. Просто выбеленные полупустые комнаты, простая мебель и никаких изысков – им так удобней.

Индийцам тоже удобней на земле, на корточках, без массивных построек, которые обязательно нужно вентилировать в отличие от продуваемых всеми ветрами халуп.

При этом все встречающиеся нам люди очень доброжелательны. Они почти назойливо любопытны, словно дети, но не теряют чувства собственного достоинства. И готовы помочь вовсе не ради заработка, а потому что мы их гости. Радживу очень нравится такой мой отзыв, но я говорю это вовсе не для того, чтобы понравиться ему самому.