Доквах, аккуратно подстриженный, гладко выбритый, двадцати шестилетний парень в темно-синем отглаженном костюме и белоснежной рубашке — за его одеждой следила младшая сестра Седа — находился на веранде двухэтажного дома и, сидя на стареньком стуле, на котором любил отдыхать его покойный дед, сжимал в руке теперь бесполезную рацию. Она могла понадобиться только в том случае, если кто-то из его людей попросит о помощи. У Докваха был готов план на случай крайней необходимости. А пока надо таиться, соблюдать режим радиомолчания, быть приветливым, даже если враг войдет в дом, перевернет здесь все вверх дном, потопчет на детской половине игрушки. Русские спецназовцы были хитроумны, наблюдательны и не сентиментальны. Чей спецназ подходил к селу, Доквах догадывался, но продолжал молить Аллаха, чтобы это были не милиционеры. Он по Грозному знал, что менты, не веря никому, всегда настороженны, обыскивают профессионально, лезут в каждую дыру, дотошно исследуют документы. Они и правда были умны — эти лягавые. Умирать по-глупому Доквах не хотел. В селе было 394 двора. Всего проживающих 1680 человек. Он надеялся, что его хитроумные схроны российская милиция не сумеет вскрыть. Для себя он без всякого приказа сверху решил, что не отдаст русским ни одного человека, из ему порученных. Начнется бой, загорятся дома и у тех, кто сегодня держит нейтралитет, после гибели родственников, не будет другого выхода, как взять в руки оружие и уйти в горы вместе с Доквахом.

Быстроногой белочкой рядом с ним пробежала младшая, четырнадцатилетняя сестренка.

— Седа, — окликнул её Доквах. — скоро в село войдут русские, Будет зачистка. Находись рядом с мамой. Успокой её, на грубости военных не отвечай. Мы, мужчины, сами между собой разберемся.

IV.

На само село взяли курс три Уазика и бэтээр москвичей Гоша. Остальные машины с десантом заняли позиции, окружив Старые Щедрины. Подполковник Миронов недовольно морщился: ему доложили, что из села сумела вырваться синяя «Нива», забитая людьми, и ушла по колдобинам, подпрыгивая, как лягушка. Курганский бэтээр не стал её преследовать, а приказ об открытии огня на такой случай во вводной перед началом операции не отдали. Ругать Миронов, как руководитель операции, мог только себя, но он не ругался, понимая, что в машине могли быть просто напуганные крестьяне. На всех чеченских дорогах при вопросе на блок-постах: «Куда держим путь?»- ответы могли быть, как государственная награда, только трех степеней: на похороны, в больницу или на свадьбу едем.

Начинать зачистку в таком большом селе со стрельбы и жертв не хотелось. Весна была в самом начале: он знал, что жители Старых Щедринов занимались посевом, привыкали к мирной жизни и врываться в село по-пиратски — такого приказа он не имел. Предстоял наихудший вариант зачистки — через переговорный процесс, диктуемый обстановкой в Чечне. Явного перевеса сил не было ни с той, ни с другой стороны. Удуговская пропаганда в своих радиопередачах преподносила российские вооруженные силы и правоохранительные органы, как беспредельщиков. Московские пресса и телевидение в открытую оказывали моральную поддержку дудаевцам или держали вооруженный нейтралитет, рассказывая в основном о страданиях измученных войной чеченцев, не вспоминая о том уголовном мраке, который распростерся над республикой с приходом к власти Дудаева, когда жизнь простого человека ничего не стоила.

В этой войне не было ни фронта, ни флангов — и это уже давно морально давило на Николая Миронова и его собровцев.

Командира курганского СОБРа подполковника Евгения Родькина он оставил при себе.

— Кто будет вести переговоры со стариками? — сначала спросил Родькина для порядка, и сам же быстро ответил: — Ты, Женя, будешь разговаривать с ними. Посолиднее, чем все мы, выглядишь.

Ветеран Афганистана Родькин Евгений Викторович за время командировки, на её тридцатый день отрастил густую, черную бороду. Кареглазый, он походил на чеченца, говорил степенно, и внятно, не жестикулировал. Он был вежлив, тверд, никогда и никому не обещал лишнего и за свои слова всегда отвечал. Родькин не стал отнекиваться, понимая, что слова Миронова — это почти приказ. И курганский бэтээр с десантом принял под свою команду командир отделения — молодой капитан. Курганцы и челябинцы закрыли село по Тереку, взяв под свой контроль переправу, берег и растущий по нему густой кустарник, где щипы акаций ранили, как бандитские пиковины.

Первую легковую машину, которая попыталась выехать из села, московские собровцы остановили, и Миронов дал команду чеченцу-водителю вернуться и привезти сюда к ним — главу сельской администрации Усмана.

Пока его не доставили у Миронова с Родькиным было время, не суетясь, поразмыслить, как дальше развивать события.

Село уже возбужденно бурлило. Собровцы, ставшие блок-постом на околице, невооруженным глазом видели, как от дома к дому стали переходить, а кое-где и перебегать люди. Открывались, закрывались высокие, окрашенные в зеленый цвет ворота домов, надсадно-глухо вопили собаки, растревоженные волнением, гортанными голосами хозяев.

Пейзаж, открывшийся перед глазами офицеров-собровцев, был до боли знаком. Уже совсем скоро им предстояло ворваться в этот чужой, непривычный мир, где нельзя было прямо и открыто глядеть на женщин, отвечать на их вопросы полагалось стоящему рядом мужу. А именно от женщин прежде всего можно было услышать оскорбления по своему адресу, за которые в обычной жизни полагалось административное наказание, а здесь на всех людей полагалось реагировать, как на больных, отравленных ядом многолетней, криминально-революционной вседозволенности и вражды.

Чеченцев защищал адат — неписанные правила чеченских взаимоотношений. Русских, проживающих в Ичкерии, не защищал никто. Даже собровцы, прежде чем применить оружие, должны были тысячу раз подумать, а стоит ли это здесь, за Тереком, делать. На этот день в зоне ответственности сибирского полка внутренних войск, курганского и челябинского СОБР за месяц погибло одиннадцать солдат. Только двое были убиты боевиками, остальные встретили смерть при неосторожном обращении с оружием.

Когда показалась машина, везущая Усмана, Миронов вдруг с заметным волнением снова спросил:

— Ну что мы его старикам скажем?

— Их ещё собрать надо, — суховато ответил Родькин. Внешне он был спокоен. — Старики здесь — мудрый народ. Любят порядок.

Усман, глава сельской администрации, оказался сухоньким, невысокого роста, с непокрытой головой чеченцем сорока пяти — пятидесяти лет. Он был в помятом, темно-коричневом костюме и стареньких, давно нечищеных полуботинках. Разволнованный окружавшей село боевой техникой, он не стал тратить время на переодевание, а в чем был на дворе, в том и прыгнул в машину, из которой его позвали к российским военным.

Старшие офицеры, козырнув, представились…. Усман тоже назвал свое имя, фамилию, должность. Родькин кратко изложил суть вопроса:

— Мы — не армия, а представители Главного Управления по борьбе с организованной преступностью МВД России. Мы располагаем сведениями, что в селе есть вооруженные люди. Предлагаем им выйти и сдать оружие. При добровольной выдаче автоматов, людям, их сдавшим, ничего не будет. Если, конечно, они не принимали участия в расстрелах и истязаниях. Если на них нет крови, люди вернутся к своим семьям.