Я прожил жизнь в Москве. Я не одну цистерну водки выпил с сотрудниками ЦК, КГБ и прочих важных служб. А они тоже люди, к тому же гомососы, склонные К пьяной сердечности и откровенности. Нельзя ли западным агентам в Москве использовать эту возможность? Систематически — нет. Для этого надо очень много агентов. Нужно, чтобы они жили свободно, как местные жители. И нужно самому быть гомососом, дабы иметь доступ к душам собутыльников. Подкуп? Как система тоже не пойдет. В советских условиях не так-то просто истратить большие деньги. Люди, имеющие доступ к секретам, дорожат своим положением и находятся под контролем. Настоящие секреты удалены от мест, где могут действовать западные агенты. А секреты, доступные им, либо липа, либо пустяки, либо дезинформация. Но зачем западным агентам советские секреты, аналогичные тем, какие тут, на Западе, раздобывают советские агенты? В Советском Союзе для Запада интереснее другое: механизмы общества, которые не могут понять никакие агенты и которые можно понять с небольшими усилиями и без агентов.

— Что бы вы сделали, если бы были главой советского руководства?

— Ничего. Глава советского руководства имеет лишь видимую и чисто символическую власть.

— Допустим, вы обладаете реальной властью.

— Первым делом перестаю тратить средства на Кубу. Можете делать с ней, что хотите.

— Отлично!

— То же самое делаю с Африкой и Азией. Можете забрать себе и всех арабов.

— Прекрасно! Остановись я на этом, может быть, мои допрашиватели закончили бы проверку и дали бы свое «добро» насчет моей работы. Но мое честолюбие понесло меня дальше.

— Поступая так, я никакого ущерба своей стране не наношу. События в этих частях мира все равно пойдут в желаемом для Москвы направлении. Без вмешательства Москвы они даже лучше пойдут. К тому же я отдаю вам наши дорогостоящие хлопоты в Африке, Азии и Латинской Америке не даром, а за хлеб, мясо, электронику. И за невмешательство в нашу Восточную Европу.

— Гм!

— Все силы страны бросаю на улучшение положения своего населения, на воспитание молодежи, на подавление оппозиции, на модернизацию промышленности. И конечно, на укрепление армии.

— М-да!

— Оживляю культуру. Расширяю контакты с Западом. Усиливаю наше мирное проникновение на Запад.

— Постойте!

— Выжидаю момент, когда Запад запутается в своих противоречиях и погрязнет в своих делишках в Азии, Африке, Латинской Америке.

— И?

— И оккупирую Финляндию, Швецию, Норвегию, Австрию, Голландию, Данию, Бельгию.

— ?!

— Францию и Италию тоже.

— Как вы смеете?!

— А почему бы нет, раз есть возможность?

— Но это же Мировая война!

— Ну и что? Рано или поздно война будет все равно.

— Но это же бесчеловечно!

— Но я же — воображаемый всесильный советский руководитель!

— А что вы сами думаете по этому поводу?

— Советские руководители не настолько умны и решительны, чтобы принять такую стратегию. Так что спите спокойно. Советский Союз и впредь будет тащить на себе груз нынешней глупой внешней политики.

— На чем базируется ваша программа как воображаемого руководителя?

— Когда боксер готовится к решающему матчу, он сбрасывает лишний вес, укрепляет мускулы, концентрируется психологически на Предстоящем сражении и на предполагаемом противнике. Это же очевидно.

— Да, это очевидно.

— Ну а если бы вы были западным политиком, обладающим реальной властью? Что бы вы сделали в защиту Запада?

— Попытался бы помешать советскому руководству перейти к той стратегии, какую я изложил выше. Постарался бы взвалить на СССР новые непосильные расходы в мировой активности, вовлечь в новые хлопоты. Усилил бы гонку вооружений. Мешал бы преодолению внутренних трудностей в стране.

— Это очевидно.

— Да. Но тут одно не очевидно.

— Что именно?

— То, что все это очевидно.

— Поразительно, — говорит Циник, читающий русскую эмигрантскую газету. — На сто девяносто шестом году жизни скончался поручик Лейб-гвардии Его Императорского Величества Семеновского полка…. Смешно! Сто девяносто шесть лет, а всего — поручик!

— Не сто девяносто шесть, а лишь девяносто шесть, — поправляет Нытик.

— Все равно смешно. Неужели эти мумии еще надеются вернуть прошлое?

— Эту газетенку делают молодые люди. Они не надеются ни на что, но готовы изображать надежду на что угодно, лишь бы за это платили.

За деньги я бы тоже согласился.

— Внимание! Начинается передача о гомосеках!

— Совсем сдурели!

— Гомосексуалисты тоже имеют право на существование.

— Гомосексуализм способствует разрушению семьи и подрывает основы общества, так что общество имеет право от него защищаться. К тому же гомосеки составляют ничтожное меньшинство населения.

— При демократии и меньшинство имеет право существовать.

— Смотря какое меньшинство. Гангстеры и террористы тоже в меньшинстве. Демократия не есть свобода всего. Это есть лишь определенная форма политической организации общества. Это — правовое общество. Какое меньшинство имеет право на существование, должно решать большинство.

— Те гомосеки, которых мне приходилось видеть, все были жуткой мразью. Но если они хотят существовать, пусть существуют.

— Но они хотят большего. Они навязывают себя обществу, привлекают к себе внимание и вовлекают в сферу своих интересов нормальных людей. Общество, повторяю, тоже имеет право защищаться от этой заразы. А вообще говоря, обсуждение проблемы гомосексуализма в терминах демократии есть опошление последней.

— А можно ли наших советских гомосеков считать борцами за права человека?

— А чем они хуже религиозных сектантов?

— И все равно советский строй — дерьмо!

Передачу о гомосеках сменила передача о Советском Союзе. Это значит, что здесь отношениям с Москвой придают большое значение. Сбежались все обитатели Пансиона. Смеемся, охаем, ругаемся, узнаем знакомые места. Вот западный журналист берет интервью у «простого рабочего».

«Идиот! — кричат все в один голос. — Это же кагэбэшник, за версту видно!» — «Мы все выглядим как кагэбэшники, — вздыхает Нытик. — Когда вас (это к Энтузиасту) показывали по телевидению, тут все были уверены, что вы — агент КГБ». Потом все же показали московские очереди, сказали о продовольственных затруднениях и о новых арестах. И мы успокоились: все идет нормально. Интересно, стоило на короткое время оторваться от Родины, как уже начинает казаться, что там все пошло по-другому, хотя сам твердо знаешь, что по-другому там не будет никогда и ни при каких обстоятельствах. Чуточку лучше или много хуже, но не по-другому. Причем люди боятся не столько ухудшения в стране, сколько улучшения. И это понятно: если улучшение, эмиграция теряет смысл. Стоит советским властям улучшить положение в стране (к чему они, к нашему счастью, не способны), как настроение в эмиграционной среде резко ухудшится. Единственное, что дает здесь ей духовную опору, — это сознание того, чт(| в Советском Союзе «нечего жрать и сажают пуще прежнего». Второе теперь явно ложно: сажать уже некого. А если в Союзе произойдет радикальное улучшение жизненных условий, на Западе начнется психологическая и идеологическая паника.