Помимо этого, один из врачей припомнил некий весьма действенный способ избавления от кашля и рвоты: из загривка осла (загривок этот похож на крест) надо выдрать несколько волосков, положить их между двумя ломтиками хлеба и дать пожевать больному. Побежали искать осла. Нашли. Выдрали. Дали. Малыш поперхнулся и едва не отдал богу душу в тот же миг. Посчитали, что это дьявол воспрепятствовал кресту, и повторили опыт, но теперь волоски прилепили к освященной облатке и заставили проглотить. Ребенок беспомощно раскрыл рот, выпучил глаза и, схватившись за горло и закашлявшись, упал со стула…

Глава 10

Новое испытание

Людовик Анжуйский не страдал отсутствием аппетита, если говорить о тщеславии. Он всегда желал возвыситься, стать правой рукой короля, своего отца, а после его смерти – рукой брата. Ему было мало титулов, что он носил (графа Мэнского, герцога Анжуйского и сеньора де Гиза), и он не покидал двора, рассчитывая на новую подачку от Карла. Его супруга не отличалась жадностью в этом отношении и уговаривала мужа вернуться в Анжу и спокойно жить там, властвуя над подданными, творя сеньориальный суд и даже чеканя собственную монету. Но Людовик не торопился. Он наблюдал за бесплодными стараниями врачей, подсмеивался над глупыми монахами и терпеливо ждал неизбежного конца, который вот-вот должен был наступить. Одного из трех королевских врачей он хорошо знал; они познакомились давно, когда супруга внезапно слегла с простудой. И этот врач, самый толковый, надо сказать, из всей троицы сообщил Людовику по секрету, что его племяннику осталось уже недолго.

– Монахи и эти два олуха, мои коллеги, уверенно добьют его, – тихо сказал он своему «хозяину». Быстро оглядевшись, прибавил: – Я мог бы вылечить малыша, это несложно, у него лихорадка…

– Не стоит вмешиваться, пусть все идет своим чередом, – растянул губы в улыбке Людовик.

– Да мне и не дали бы, – возразил медик. – Они считают себя светилами, у них в роду герцоги и графы, а я всего лишь сын бедного портного. Мне заткнули бы рот – не они, так монахи со своими мощами и облатками. Додуматься ведь – пихать ребенку в рот ослиный волос!

Герцог Анжуйский сузил глаза:

– Коли так, как ты говоришь, то брат объявит меня наследником престола, ибо я – следующий, а детей у него больше нет. Жанна плодит одни трупы; на их костях я стану первым лицом при дворе после короля…

– А может быть, и самим королем, монсеньор?.. – вкрадчиво промолвил медик и вновь огляделся: – Карл, ваш брат, не крепкого здоровья; не любит воевать, мало двигается, плохо ест… Такие долго не живут.

– Тсс! – быстро приложил ему палец к губам Людовик. – Не надо много говорить, приятель, даже здесь. Делай свое дело… точнее, ничего не делай. Время все расставит по своим местам. А Карла не бойся: тебя я сумею защитить, а эти два осла пусть расплачиваются своими головами.

– Я того же мнения. А потому будем ждать, монсеньор.

– Уверен, мой час придет.

И он пришел. Это случилось два дня спустя. После очередного приступа рвоты малыш Жан больше не смог вздохнуть. Лицо стремительно стало покрываться синевой. Сиделки истошно закричали. Врачи заметались, не зная, в какую сторону бежать. Монахи с отсутствующими лицами бубнили отходную молитву, стоя у изголовья маленького, бездвижного тела с бескровным лицом и бессильно обвисшими руками. Стража никого не выпустила из покоев дофина, кроме кормилицы. Та, оглашая коридор воплями, помчалась к королю.

Оба – Карл и Жанна – не поняли вначале, что происходит: кормилица влетела, упала на колени и распласталась на полу. С усилием подняв голову, она произнесла, скорее взревела, сквозь слезы плохо видя отца и мать:

– Сир, ваш малютка… ваш наследник… мой бедный маленький Жан…

И забилась в рыданиях, не в силах говорить дальше.

Карл резко поднялся. Лицо перекосилось от гнева, от ужаса! Неужели?! Видит Бог, как он этого боялся, как дрожал при одной только мысли… С диким вскриком, перескочив через кормилицу, он помчался в спальню дофина. А Жанна… Бедная, она не успела даже встать, так и свалилась с кресла, едва приподнявшись, закатив глаза. Фрейлины поддержали ее, бледную, всю обмякшую. Анна, а вслед за ней придворные бросились к покоям дофина.

Там стоял бабий рев. Сиделки, гувернантка, нянька, горничная… Монахи с поникшими головами… Придворные врачи, дрожащие от страха… Слуги в дверях… Король вбежал, кинулся к кроватке, схватил сынишку, заглянул ему в лицо, потом стал трясти, сам не зная зачем, почему… Маленькая головка бессильно моталась из стороны в сторону, застывшие губы молчали, полуприкрытые глаза потухли, не желая больше видеть мир взрослых, такой отвратительный, такой злой. Карл рывком прижал к себе крохотное, безвольное уже тельце и горько заплакал, ткнувшись лицом в головку малыша, которого так любил, так связывал с ним надежды… А руки уже почувствовали холодок, которым повеяло от бездыханного дитя, погубленного человеческим бездушием, тупостью…

Сколько времени прошло – кто смог бы сказать? А Карл все рыдал, держа на руках бренные останки малыша, словно пытаясь отогреть его своим теплом, вернуть к жизни… Но мальчик не двигался, и тельце не становилось теплее. Безжизненно висели ножки с красными чулочками на них… ручки тоже… а волосы на голове у Жана стали мокрыми от слез отца. В последний раз тот поднял своего сына, пытливо заглянул ему в лицо… но ледяная маска смерти встретила этот взгляд, маска, не знающая жалости, не ведающая печали. И Карл широко раскрыл глаза, зло уставившись на нее, отнявшую у него столь дорогое сокровище, частицу его жизни… А она в ответ явила ему побелевшие губы, заостренный нос и ввалившиеся щеки. Выше них – веки; они так и остановились на полпути, словно ребенок не успел их сомкнуть.

Бережно, точно боясь разбудить своего уснувшего сына, Карл уложил мальчика в кроватку, поправил головку, которая, как ему показалось, неудобно легла, выпростал из-за спины попавшую туда ладошку. Потом… С ужасом описывает дальнейшую сцену очевидец. Карл рывком повернулся; дикий, безумный взгляд уперся в обоих врачей.

– Палача! – взревел король, топнув ногой.

За ним побежали. Один из лекарей рванулся было, хотел удрать, но его схватила стража и, заломив руки, подвела к Карлу. Второго медика, в страхе упавшего на колени, уже держали с обеих сторон. Этого, первого, тоже повалили, и он вопил, тряся головой, брызгая слюной:

– За что, государь?! Пощадите!.. Ведь я не хотел… мы лечили… Это всё монахи! Они не давали нам, заставляли молиться, искали дьявола в кастрюле!..

– Где палач? – снова вскричал Карл,