Сию статью одобрил Василий Николаевич Семенов и усомнился только в одном месте, которое было показано в III отделении особой канцелярии Его Величества, и согласие к напечатанию воспоследовало, как это видно из подписи действ[ительного] стат[ского] советника Фон-Фока, наступившей с разрешения генерал-адъютанта Бенкендорфа. В сем удостоверил честь имею – 8-го класса Ф. Булгарин

10 апреля 1828[1395]

3

Милостивый государь Павел Иванович

Всегда, как только я представлял вам статьи моего сочинения, вы старались по возможности найти в них что-либо к помарке. Личная ваша ко мне ненависть мне известна и уже обнаруживалась в тысячи случаях. Пока К. С. Сербинович и В. И. Семенов цензировали наши журналы, и правительство, и публика, и мы были довольны. Вы же, напротив того, изыскиваете случаи, чтоб унижать меня пред моими противниками. Я представлю начальству все, что писано было против меня в «Моск[овском] вестнике» и в «Славянине», и буду просить, чтоб сравнили с тем, что вы мне запрещали и запрещаете. Вы требуете от нас какой-то школьной сухости, изгоняете всякую шутку, всю веселость, как будто статьи должны быть писаны по нраву цензора, а не по законам. В каждом вашем поступке я замечаю закоренелую ко мне ненависть. Извольте представлять эту статью куда угодно. Я буду оправдываться и представлю все, что цензура пропустила против меня. Я не могу писать связно и высказать всего, что бы хотел, ибо память всех тех обид, притеснений и оскорблений, которые я перенес от вас, лишает меня присутствия духа. Поверьте, что с документами в руках я найду правосудие у подножия трона нашего Августейшего Монарха против ваших притеснений, которые испытую я всегда, когда только вы имеете случай показать власть свою над моими сочинениями. От самого начала моих изданий правительство никогда не находило ничего вредного в моих сочинениях, и даже сам А. И. Красовский признавал, что я пишу в духе цензуры и правительства. Вы один, по личной ненависти, угнетаете меня.

С должным уважением есмь ваш покорный слуга

Ф. Булгарин[1396]

28 дек[абря] 1828.

Письма К. С. Сербиновичу

Константин Степанович Сербинович (1796–1874) – цензор (1826–1830), редактор «Журнала Министерства народного просвещения» (1833–1856), директор канцелярии обер-прокурора Синода с 1836 г. Он цензурировал «Северный архив» (в 1827 г.), «Северную пчелу» (в 1826–1829 гг.), роман Булгарина «Иван Выжигин» (СПб., 1829), многотомные его «Сочинения» (СПб., 1827–1828). Булгарин высоко ценил его и в записке для III отделения писал в 1828 г., что «Сербинович – человек отличного поведения и способностей. <…> При всей строгости в отношении к политике и нравственности, Сербинович совершенно понял обязанности ценсора: снисходителен в безделицах и вежлив при отказах в делах сериозных. Он снискал доверенность и любовь всех литераторов» [1397].

1

Почтеннейший Константин Степанович!

Посылаю вам в рукописи несколько шуточек. Честь и личность издателей неприкосновенны, а характеризуются аллегорически одни издания[1398]. Впрочем, если вам что покажется не тем или даже если целую статейку почтете недостойною печати – принимаю равнодушно, хладнокровно и нисколько не буду беспокоиться. Я сделался почти так же робок, как после освобождения моего из лапок Красовского[1399]. Сбился с панталыку и не знаю более, что можно, что нельзя. Решите и верьте, что ничто не разрушит нашего согласия.

Обнимаю вас и целую заочно и пребываю с любовию и уважением ваш навеки

Ф. Булгарин

3 янв[аря] 1829

2

Милостивый государь Константин Степанович!

Вы однажды уведомили редакцию, чтоб она сообщала в Вашу канцелярию все статьи, касающиеся Духовного ведомства[1400]. Не знаю, принадлежит ли эта статья господину обер-прокурору Св. Синода[1401] – но и еврейская вера – вера в бога – то и прошу Ваше Превосходительство разрешить меня.

С истинным уважением и преданностью имею быть Вашего Превосходительства милостивого государя покорным слугою

Ф. Булгарин

22 ноября 1846

СПб.

3

Милостивый государь Константин Степанович!

Вами сообщено мне повеление господина обер-прокурора Св. Синода, чтоб статьи о духовных лицах доставляемы были на предварительное рассмотрение в канцелярию господина обер-прокурора, а потому к Вам я и отношусь и должен относиться в сих делах. Ради бога, не отсылайте меня в другое место – я никого не знаю в Духовном ведомстве и как это распоряжение частное господина обер-прокурора – то и полагаю, что приличнее препровождать к нему статью чрез канцелярию его.

Пользуюсь сим случаем для засвидетельствования Вашему Превосходительству моего высокого уважения и искренней преданности, с коими честь имею быть Вашего Превосходительства покорнейшим слугою

Ф. Булгарин

17 апрель 1847

СПб

На Невском проспекте, противу канцелярии г. обер-прокурора Св. Синода, в доме Меняева, № 93

Письма А. В. Никитенко

С Александром Васильевичем Никитенко (1804–1877) Булгарин был хорошо знаком. Никитенко дебютировал в печати своей диссертацией «О политической экономии вообще и в особенности о производимости, как главном предмете оной», опубликованной в булгаринском «Северном архиве» (1827. № 23, 24), вскоре он поместил в «Северной пчеле» некролог профессору П. Д. Лодию (1829. № 86). В 1832 г. Никитенко стал профессором русской словесности Петербургского университета, а в 1833 г. и цензором. Он цензурировал «Северную пчелу» в 1838–1839 гг., а также 2-ю часть «Мазепы» (СПб., 1833) и «Памятные записки титулярного советника Чухина <…>» (СПб., 1835). Булгарин долгое время поддерживал с ним дружеские отношения, но через год после цензурирования «Воспоминаний», в 1847 г., Никитенко стал официальным редактором «Современника», который критиковал «Северную пчелу» и Булгарина, и Булгарин начал выступать против него. После появления в булгаринской газете отрицательной рецензии на одну из его книг (1848. № 20) Никитенко поместил в «С.-Петербургских ведомостях» обширную статью «Объяснение, однажды навсегда» (1848. № 46–48) с резко отрицательной характеристикой Булгарина.

1

Милостивый государь Александр Васильевич!

Прилагая при сем письмо А. Ф. Смирдина[1402], обращаюсь к вам со всею искренностью, которую питаю к вам в душе моей.

Уверяю вас Богом и честью, что в «Чухине»[1403] не думал ни о какой личности, а лица изображал общими чертами![1404] В лице Туманина изображен мною – ханжа; в лице князя Ольгердова – мелкость характера, подвергающегося чужому влиянию. Незнакомец есть человек добрый, но совершающий невольное преступление. Он бегством укрылся от наказания законного, но совесть и страх преследуют его повсюду и делают несчастным среди богатства. Вот нравственная цель романа! Цель эта есть математическое доказательство, что хотя человек и может укрыться от кары, но не избежит наказания совести. Прочие мелкие вводные лица так незначительны, что не стоит об них и упоминать. Пара подьячих, которых я уже столько раз описывал, пара полицейских агентов или сыщиков,