Тем не менее репортеры продолжали приезжать, и каждый из них хотел вписать свою собственную главу в эту историческую загадку. С одними претендентка соглашалась сотрудничать, но только для того, чтобы отказать кому-то еще на следующий день. «Мне становится дурно от всей этой грязи, – заявила она однажды. – Я не хочу читать эту грязь. Меня тошнит от этих нескончаемых вопросов» {42}. Одной группе тележурналистов она предложила в ответ на их вопрос не менее загадочный вопрос: «Как я вам скажу, кто я? Как это сделать? Вы можете мне это сказать? Можете ли вы доказать мне, кто вы на самом деле? Вы можете верить мне или не верить. В любом случае и как бы то ни было это не имеет никакого значения» {43}. События приобрели любопытный поворот в 1976 году, когда вышла книга «Досье царя»; в ней большой главой и в весьма положительном свете было представлено дело Андерсон, хотя там же приводятся слова, будто бы сказанные ею о событиях в Екатеринбурге: «Там не было массовой казни, но всего остального я сказать не могу» {44}.

Хотя она и осуждала книгу как «путаницу, в которой все свалено в одну кучу», все же создавалось впечатление, что отдельные мысли и умозаключения книги «Досье царя» миссис Мэнехен взяла на вооружение, включая и предположение, что императрица и ее дочери, возможно, не были убиты в Екатеринбурге {45}. До этого времени она раз за разом повторяла (в тех редких случаях, когда ее можно было склонить к разговору на эту тему) свой рассказ о казни в доме Ипатьева, правда, та версия, которую она впервые поведала в двадцатые годы, в последующие годы ее жизни окрасилась в еще более мрачные тона, поскольку она утверждала, что большевики неоднократно насиловали членов императорской семьи, перед тем как расстрелять их {46}. Но теперь ее рассказы стали еще более фантастическими. В 1976 году миссис Мэнехен заявила, что все члены семьи императора имели двойников, которые в случаях возникновения опасности появлялись вместо них на публике, и что эти несчастные актеры в силу каких-то непонятных причин добровольно приняли участие в спектакле, финалом которого стала их казнь в доме Ипатьева {47}. Несколькими годами позже эта история получила неожиданное продолжение, когда на сцене появился некий вышедший на пенсию дантист из Ричмонда, штат Вирджиния, который заявил, что его дядя Гершель Мейстрофф был дублером Николая II и он был расстрелян вместо императора {48}. Однако, услышав об этом, миссис Мэнехен отказалась обсуждать эту тему, назвав ее ерундой, а ее муж добавил, впрочем, совершенно не к месту: «Ни один еврей не стал бы помогать царю» {49}.

Тем не менее даже эта более чем странная гипотеза вскоре канула в Лету, потому что миссис Мэнехен поведала, что тогда не был убит никто из Романовых, вместо этого, настаивала она, они все бежали из России в Варшаву на поезде, который они каким-то образом сами же и вели. По ее словам, Николай II умер в Дании в 1928 году, а цесаревич Алексей и сейчас жив и здоров, но ему приходится скрываться {50}. Эта чрезвычайно неожиданная ревизия исторических событий достигла апогея, когда Андерсон стала утверждать не только то, что семья императора не была убита, но и то, что все они уехали из России еще до Первой мировой войны. Императрица Александра и ее дочери переехали на постоянное жительство в Германию в 1911 году, а царь Николай II вместе с цесаревичем Алексеем присоединились к ним в 1913 году {51}.

Для чего нужны были подобные сказки? Может, миссис Мэнехен просто развлекала себя этими все более и более далекими от истины заявлениями, придумывая одну нелепую историю за другой? А может, она пыталась внести путаницу в суть ее дела и отвоевать свое право распоряжаться своей жизнью? Или же все эти возмутительные и противоречивые фантазии свидетельствуют о том, что ее разум стал жертвой старческого слабоумия? Некоторые из тех, кто знал ее в эти годы, полагают, что это скорее на Джека, а не его жену нужно возложить ответственность за большую часть подобных вымыслов. «Мэнехен, – вспоминает Раффин, – все время пытался говорить от имени своей молчаливой супруги. Его попытки отрицательно сказывались на доверии к тому, что говорила Анастасия. Странности в характере и поведении его жены поощряла и усиливала его эксцентричность, особенно в силу того, что он поощрял ее склонность повторять рассказанное» {52}. Джек был очарован рассказами о заговорах, о претендентах на титул и тайнах королевских дворов, и мало что на свете увлекало его больше, чем возможность раскрыть какие-либо исторические тайны, которые долгое время были скрыты ото всех. Если быть более точным, то это Мэнехен, а не его жена повторял эти дикие сказки, охотно делясь с газетами и журналами своими последними «открытиями»; его супруга в таких случаях сидела молча, кивая время от времени головой, если ее просили подтвердить сказанное. Правда, так бывало в тех случаях, когда она вообще присутствовала, поскольку Джеку нравилось высказывать свои соображения, представив их как некое совместно сделанное открытие {53}.

Двадцатого августа 1979 года, после нескольких дней тяжелой болезни, миссис Мэнехен потеряла сознание от боли и была срочно доставлена в Шарлотсвилльскую больницу Марты Джефферсон. «Было видно, что она нуждается в том, чтобы ее прооперировали, – вспоминал доктор Ричард Шрам, – однако ее состояние было настолько плохим, что я боялся, что мы убьем ее, вводя анестезию». Однако в конце концов доктор Шрам был вынужден действовать: он обнаружил опухоль яичника, она блокировала кишечник, и результатом этого стала тяжелая инфекция. Он удалил опухоль и почти целый фут (0,305 м) внутренних тканей, пораженных инфекцией {54}. Хотя операция прошла успешно и рана зажила, миссис Мэнехен по-настоящему так и не поправилась; страдая тяжелой формой артрита, очень скоро она уже больше не расставалась с инвалидным креслом-коляской, все больше уходила в мир душевной и физической дряхлости {55}.

Лишенная возможности ходить, она тем не менее настаивала на том, чтобы вместе с Джеком ездить взад и вперед по всему Шарлотсвиллю, выполняя бесчисленные поручения. В ходе такой поездки она могла часами сидеть на переднем сиденье их потрепанного жизнью лимузина, внешне безразличная ко всем неудобствам; однако, если ее самочувствие было достаточно хорошим и если ей казалось, что муж отстутствует слишком долго, она высовывала голову из окна и начинала кричать: «Ганс! Ганс!» до тех пор, пока он не возвращался. Прохожие останавливались и смотрели на нее, не зная, что им делать. Даже когда супруги возвращались домой, она упрямо оставалась сидеть в автомобиле и кричать на Джека. В ответ на вопросы обеспокоенных соседей Джек обычно только пожимал плечами и улыбался. «Ну вы же знаете этих русских, – говорил он в таких случаях, – они никогда не будут счастливы, до тех пор пока не станут несчастными» {56}.

«Я прожила слишком, слишком долго, – сказала она однажды Раффину. – Подходит время покидать эту юдоль. Надеюсь, в следующий раз, когда вы придете сюда, от бедной Анастасии останется только холодное тело. И когда вы услышите, что бедной Анастасии уже нет, думайте о том, что я буду счастлива, потому что больше не буду страдать». Когда Раффин встретился с ней в последний раз, она прошептала ему: «Молитесь, как можно больше молитесь за мою смерть». {7} После десятилетий той суеты и путаницы, какой была жизнь Андерсон, у нее совсем не было сил, а и без того жалкие условия жизни ухудшились до такой степени, что начали угрожать здоровью. К осени 1983 года условия жизни в доме на площади University Circle стали настолько плохи, что супруги Мэнехен заболели совершенно неожиданной болезнью – сыпным тифом Скалистых гор – и местные власти снова вынуждены были вмешаться. Заседание окружного суда Шарлотсвилля пришло к выводу, что мистер Мэнехен не способен должным образом ухаживать за своей женой, и судья назначил местного адвоката Уильяма Престона ее официальным опекуном. Престон нашел психическое состояние миссис Мэнехен внушающим серьезные опасения, и 28 ноября он передал ее под наблюдение в психиатрическую клинику больницы Blue Ridge {58}.