Гиз протискивался через истеричную толпу.

— В Реймс! — крикнул кто-то; толпа подхватила эти слова.

Наконец герцог подъехал к «Отель де Суассон».

Убедившись в том, что к ней приближается Гиз, Катрин отправила гонца к королю, чтобы сообщить ему о появлении герцога в Париже. Затем она приготовилась принять герцога.

Когда он опустился на колени у ее кровати, она тотчас поняла, что он не столь спокоен и уверен в себе, как обычно.

— Мадам, — сказал он, — я решил сначала прийти к вам, зная о том, что вы — мой друг.

— Вы поступили мудро, — отозвалась она. — Но почему вы в Париже? Вы не знаете, что это может стоить вам жизни?

Рев толпы, казалось, зазвучал громче в тишине, наступившей после этих слов. Поступок Гиза мог стоить ему жизни, но сколько других жизней потребует толпа взамен этой?

— Я знаю это, — ответил Гиз, — поэтому прежде всего я явился к вам. Вы согласились со мной в том, что король не осмелится выступить против Лиги. Он должен принять ее требования. Задержка опасна для него… и Франции. Я должен срочно увидеть короля; я прибыл сюда, чтобы вы проводили меня в Лувр.

Она знала, что должна пойти вместе с ним. Несмотря на свою болезнь, она боялась отпустить его одного. Кто знает, что способен сделать ее сын, вообразив, что сила на его стороне? Возможны ужасные последствия. Сейчас сын нуждается в ней больше, чем когда-либо.

Она велела фрейлинам помочь ей одеться и забралась в паланкин. Его понесли по улицам; герцог Гиз шагал рядом.

Даже Катрин, пережившая много опасных лет, не испытывала прежде чувств, подобных тем, что одолевали ее, когда она двигалась от «Отель де Суассон» к Лувру. Она едва сдерживала циничный смех. Самая ненавистная парижанам женщина находилась сейчас рядом с самым обожаемым ими человеком. Мадам Змея, итальянка, королева Иезавель! Ее нынешним другом и союзником был Генрих де Гиз, Меченый, самый родовитый и обожаемый французский принц.

Насмешки и приветствия звучали одновременно; Катрин слушала их.

— Вот она! Королева-мать боится показать свое лицо. Убийца! Итальянка! Вспомните королеву Наварры! Вспомните дофина Франциска! Это было давно. Это было началом. Несчастья посыпались, когда мы пустили итальянку во Францию.

Если бы Меченый не находился рядом, толпа разбила бы паланкин королевы-матери, люди вытащили бы из него Катрин, заживо содрали бы с нее кожу и принялись бы пинать труп. Прежде они скрывали свою ненависть, теперь же выражали свои чувства во всеуслышание, были готовы бросать в Катрин камни, пустить в ход ножи. Настроение Парижа изменилось, раскаты грома звучали все громче.

Но рядом с ней был герой, готовый защитить ее. Ему адресовались приветствия, ей — оскорбления.

— Как он красив! — кричали люди. — Вот он! Настоящий король! Неужто мы и дальше будем терпеть этих гадин… этих итальянцев?

Глупцы! Где тут логика? Катрин хотелось закричать: «Моя мать была француженкой, отец — итальянцем. Отец герцога — француз — во всяком случае, уроженец Лоррена, но его мать — итальянка!»

Люди ответили бы ей: «Да, но ты — дочь торговцев, а он — принц. Ты воспитывалась в Италии, а он — во Франции. Его оружие — шпага, а твое — яды, использовать которые ты научилась на твоей подлой родине».

Катрин откинулась на спинку паланкина. Она испытывала не столько страх, сколько прилив сил. Она взбодрилась от близости враждебной толпы, почувствовала себя лучше, чем в постели среди фрейлин. Она забыла о своих недугах.

Выражение ее лица не изменилось, когда она услышала крик:

— В Реймс! Монсеньор, когда вы поедете в Реймс?

Они добрались до Лувра, где их приняли в мрачной тишине. В коридорах и на лестницах стояли гвардейцы. Герцог прошел мимо них с внешней невозмутимостью, но, несомненно, даже он должен был испытывать страх. Катрин с удовлетворением заметила, что его лицо потеряло свой обычный здоровый цвет. Он выглядел как человек, входящий в логово льва. Король Генрих ждал их; его руки дрожали, глаза выдавали испытываемый им страх. Один из придворных, услышав о приближении герцога, предложил убить его на пороге королевской комнаты. Генрих заколебался. Он хотел устранить Гиза, но не осмеливался отдать приказ о его уничтожении.

Он все еще находился в состоянии мучительной нерешительности, когда герцог и Катрин вошли в комнату для аудиенции. Генрих стоял в окружении советников и гвардейцев. Как только он увидел герцога, его гнев тотчас вырвался наружу.

— Почему вы явились сюда? — спросил он. — Вы получили мой приказ?

Герцог не сказал, что он не подчиняется ничьим приказам, но его дерзкий вид намекал на это. Катрин предостерегающе взглянула на Гиза, потом повернулась к сыну — она знала, что ярость способна толкнуть его на любую глупость.

— Я велел вам не приезжать или нет? — закричал король. — Велел вам подождать?

— Ваше Величество, меня не предупредили о том, что мой приезд неугоден вам, — холодным тоном заявил Гиз.

— Это так! — крикнул король. — Именно так!

— Ваше Величество, нам необходимо поговорить о делах.

— Это решать мне.

Король поискал глазами человека, предложившего убить Гиза; Катрин перехватила этот взгляд и поняла его значение.

— Мой сын, — быстро произнесла Катрин, — я должна поговорить с тобой. Подойди сюда.

Она отвела его к окну. Возле Лувра собралась толпа. Люди сжимали в руках палки и ножи. Они кричали: «Да здравствует Гиз! Да здравствует наш великий принц!»

— Мой сын, — пробормотала Катрин, — время не пришло. Этот способ не годится. У тебя есть твоя гвардия, а у него — Париж.

Король дрогнул. Как и его брат Карл, он боялся народа. Он помнил, что люди на улицах встречали его молчанием; если кто-то раскрывал рот, то не для того чтобы произнести приветствие, а чтобы бросить ему в лицо оскорбление: «Парикмахер, собственной жены! Содержатель нищих!» Произносившие эти слова мгновенно исчезали в толпе, которая скрывала предателя, смеясь при этом над королем.

Как ненавидел он этого высокого худощавого человека, чья мужественная красота нравилась людям! Как смеют они обращаться с Гизом, точно с королем, и оскорблять их настоящего правителя?

— Мама, — сказал он, — ты права. Не сейчас… еще не время.

Он повернулся к герцогу, и после короткого обсуждения аудиенция закончилась.

— Я снова приду к вам, Ваше Величество, — сказал герцог, — когда почувствую, что смогу надеяться на удовлетворительный ответ.

Когда герцог ушел, Генрих в ярости сказал:

— Кто король этой страны? Генрих Валуа или король Парижа?

Катрин смущенно посмотрела на него, спрашивая себя, что произойдет теперь.

Гиз обосновал свою штаб-квартиру в личном особняке, расположенном в парижском пригороде Сент-Антуане. Он не знал точно, что ему следует делать. Большая часть армии была на стороне короля; Гиз мог рассчитывать в основном на поддержку толпы. Стоя у окна и глядя на этих людей, неистово приветствовавших его со слезами на мрачных лицах, Генрих де Гиз думал о том, что истерическое обожание может внезапно смениться ненавистью. Он не являлся частью народа, был аристократом и не доверял простым людям. Его честолюбие достигло апогея, но он знал, что легче всего поскользнуться в конце дороги.