Я получал удовольствие от сравнения этих садов — оазиса Эль-Кантара и теплицы Хверагердхи, я предчувствую, что Япония еще больше просветит меня на этот счет. Что общего между ними? В том и другом случае почва абсолютно непригодна для произрастания хрупких и сочных растений, в Джербе по причине выжженности земли, в Исландии — из-за холода. Можно сказать, что, если почва отказывается служить, на помощь приходит подпочва — вода, доставляемая ветряками из подземных источников в Джербе, жар, выдыхаемый термальными источниками, — в Исландии. Эти два сада демонстрируют непрочную, хоть и величественную, победу глубин над поверхностью земли. Замечательно, что адская ненависть и гнев, которые я видел разбушевавшимися в Намаскарде, здесь остепенились, трудятся, они полностью порабощены на пользу произрастания цветов, как если бы дьявол лично внезапно напялил соломенную шляпу и, взяв в руки шланг, посвятил себя садоводству.

………………………

Был ли еще знак? Вчера вечером я забрел на берега озера Мюватн, гладкие и скользкие, как будто из ртути. В это время драга, чистящая озеро от ила и водорослей, уже остановилась. Я заметил двух больших коричневых птиц с бежевым животом, сидящих на земле и почти невидимых, по причине своей неподвижности. Мне сказали, что это «лаббы», или чайки-воровки, имеющие такую особенность — они не ловят рыбу и не охотятся, отнимая уже пойманную рыбу у других птиц. Нужно быть настороже — они очень агрессивны, если приблизишься к их гнезду. Но мной неожиданно занялась другая птица, маленькая чайка с раздвоенным хвостом, ее называют еще морская ласточка, — живая и бойкая, как настоящая ласточка. Я увидел, что она начала описывать надо мной круги, все более и более сужая их, а потом несколько раз пикировала на мою голову. Наконец она зависла в нескольких сантиметрах от моих волос и, оставаясь неподвижной, ударяя воздух крыльями и выгнув вперед хвост, она обратила ко мне многословную и горячую речь. Белая ласточка с озера Мюватн в эту солнечную ночь июня говорила мне только одно: «Ле-ти, ле-ти». Тут я немного поздно догадался, что мы накануне Пятидесятницы, и я подумал о Святом Духе в виде птицы, слетающей на головы апостолов, чтобы одарить их способностью говорить на разных языках прежде, чем они отправятся проповедовать на все стороны света…

P. S. Разделенная двойственность влечет за собой эту мнимую вездесущность, одна из форм которой — кругосветное путешествие. Это я знаю слишком хорошо, но я не знаю, где и когда окончится мое путешествие.

Но есть еще и разделенная тайнопись, передача тайных знаков на расстоянии. Потерявший брата-близнеца, что выберет из альтернативы — абсолютное молчание или неполноценный язык непарных? Меня окрыляет невероятная надежда, я погибну, если она обманет меня. Это надежда на то, что мнимая вездесущность, к которой я приговорен бегством Жана, увенчается — если мой брат не будет отыскан — чем-то неслыханным, непостижимым, что можно назвать подлинной вездесущностью. Даже понимание тайных знаков пропадает втуне, если рядом нет моего единственного собеседника, но оно разовьется, может статься, во всемирный язык, которым Пятидесятница одарила апостолов.

Поль

Стоит пересечь границу полярного круга, и солнце в исландском небе, будто светильник, подвешенный на нити, возобновляет свое движение.

Полярные земли — Гренландия (там можно было бы разместить четыре Франции, потом добавить Аляску, а потом еще три Франции) — обладают всем, что и обыкновенные страны: равнины, плато, реки, скалы, озера, моря… В некоторые моменты кажется, будто летишь над бассейном Сены, в другие — над вершиной Ра или облезлыми холмами Пюи-де-Дома. Но только все чисто, безлюдно, необитаемо (и не может быть обитаемо), заморожено, вырезано во льду. Земли, положенные в холодильник, в ожидании, что и для них настанет жизнь. Резервные земли, сохраняемые во льду ради будущих поколений. Когда народится новый человек, он отодвинет снежное покрывало, окутывающее эту землю, и она будет служить ему, новая, девственная, предназначенная для него от начала времен…

Анкоридж

Остановка на час, которым солнце воспользуется, чтобы скользнуть на один градус ближе к горизонту. Самолет переливает своих пассажиров через надувную трубу в стеклянное здание. Нам не по вкусу воздух Анкориджа. Я думаю об оранжереях Хверагердхи. Здесь в теплицу заключены люди. Известно, что только один скачок отделяет растение от человека, но не так же грубо, не так быстро.

Еще восемь часов полета, и вот Япония являет нам огромный и утонченный силуэт Фудзи, в его горностаевой пелерине. Только солнце имеет право ложиться спать там.

Шонин

Зачем ваять с помощью молотка, резца или пилы? Зачем заставлять страдать камень и вводить его душу в отчаяние? Художник — это созерцатель. Художник творит взглядом…

В XVI веке, по вашему календарю, генерал Хидейоши, посещая однажды вассала, живущего в тысяче километров севернее, заметил в его саду замечательный камень. Его имя было — Фудзито. Хидейоши принял его в дар от вассала. Из уважения к его духу, он завернул его в роскошный кусок шелка. Потом его положили на великолепно изукрашенную повозку, влекомую двенадцатью белыми быками, и во все время путешествия, которое длилось сто дней, музыкальный оркестр убаюкивал его сладостными мелодиями, чтобы успокоить его боль — ведь камни по природе домоседы. Хидейоши установил Фудзито в парке своего замка Нийо, потом в своем поместье в Юракудаи. Он и сегодня остался главным камнем — о ишу — его можно видеть в Самбо-ин.

Скульптор-поэт не разбивает камни. Он их собирает. Побережья 1042 японских островов и склоны 783 224 гор изобилуют бесконечным числом обломков скал и галькой. Там есть красота, разумеется, не такая, как в ваших статуях, вырубленных молотком из камня. Чтобы создать красоту, достаточно ее заметить. Ты увидишь в садах X века избранные камни той эпохи, когда жили гениальные собиратели. Эти камни неподражаемы по своему стилю, уникальны. Конечно, горы и побережья Японии не очень изменились за девять веков. По ним раскиданы те же обломки скал, те же камушки. Но потерян инструмент их собирания — глаз художника. Больше никогда не найдут таких камней, но они остаются в каждом саду, созданном вдохновением. Камни, в них собранные, благодарят глаз, который оставил доказательство своей гениальности, но унес ее секрет.

Поль

Тревога, обуревавшая меня по поводу поездки в Японию, счастливо развеялась с первыми же шагами по большому залу Токийского аэропорта. Я боялся, что мой западный взгляд, обманутый общностью черт желтой расы, смешает всех японцев в одну безликую массу. Та беспомощность, которую проявляет западный путешественник — «все негры похожи». Я был от нее далек. Я боялся, сказать по правде, погрузиться без оглядки в общество, являющее неслыханный, приводящий в замешательство феномен — повальной близнецовости. Какая насмешка может быть злее, чем когда разлученный близнец ищет, трепеща, своего брата-близнеца по всему миру и вдруг оказывается нежданно — совершенно один — в бесчисленной толпе неразличимых братьев-близнецов! Судьба не могла бы приберечь для меня более жестокой шутки.