Минут двадцать мы стояли у стены вокзала, наблюдая предотьездную кутерьму, подъезжающие и отъезжающие такси, частные автомобили, автобусы, напряженные лица. Молчали. Только один раз Толик, втеревшись между мной и остальными, так, чтобы Санжар и Вилия не видели его лица, шепнул одними губами:

– Хоть бы не оказалось билетов!

Наконец, из дверей вокзала выскочил Игорь, повертел головой, засек нас и подбежал, весело тараща глаза.

– Вот, – торжественно протянул он Санжару три коричневых прямоугольничка из картона.

– Имя Мирзабая что-то значит в этом мире, – не менее торжественно ответил Санжар, принимая билеты. – Когда отправление?

– Через десять минут.

– Пошли.

Мы проводили ребят до самого вагона. По дороге Толик сунул мне клочок бумаги:

– Это мой телефон. Если будешь в Москве, позвони обязательно.

– Хорошо, позвоню.

С вокзала мы поехали к Вилии, зажгли сандаловую пирамидку, помедитировали, разглядывая уплывающий вверх синий дымок, попили кофе. Я все пыталась понять свое отношение к Толику и не могла разобраться, чего в нем больше: сочувствия к товарищу или женской симпатии. Во всяком случае, он был мне приятен, и расставаться явно не хотелось.

Прошли несколько недель серой литовской зимы, без солнца, с мрачными тучами, рвущимися о колокольни костелов, с ранними сумерками и промозглой сыростью усталых домов. Печку приходилось топить по два раза, утром, перед работой и вечером, перед сном, от постоянных сумерек и холода хотелось выть, уткнувшись лицом в подушку, но подушка тоже была холодной и отсыревшей.

Несколько вечеров я провела с «друзьями»: мы делали упражнения, массажи, медитации: к раздеванию на людях я стала относиться совершенно спокойно, а попытки «раскрутить» распознавала еще на взлете и давила в зародыше. Приходили и уходили новые для меня люди: жгучий красавец Витас, томная Герда, напыщенный Валентас, говорили они между собой по-литовски, уже не стесняясь моего присутствия, я же пропускала их шелест мимо ушей, словно шум ветра в проводах или автомобильные гудки за окном. Впрочем, отдельные, наиболее часто употребляемые слова я успела выучить прямо из воздуха, литовский потихоньку входил в меня, сам собой, без особенных усилий, общий ход разговора я уже могла понимать, но предпочитала по-прежнему делать вид, будто остаюсь вне беседы.

Вилия принесла несколько томов любовно перепечатанной под копирку книги экзотического испанца Кастанеды «Путь силы индейцев племени яки», и я погрузилась в мир галлюцинаций, навеянных наркотическими грибами. Параллельно со мной книгу читали «друзья», им, как видно, достались вторая и третья копии, на моей же буквы проступали едва заметно, словно руки во сне ученика дона Хуана, и я продвигалась медленнее, чем остальные.

В один из субботних вечеров мы сидели перед камином, пили кофе, сваренный прямо на углях, молчали. Мы вообще много молчали – это называлось «настоящим общением», в ту зиму я намолчалась на всю оставшуюся жизнь. О чем думали остальные – не знаю, но мне было о чем поразмыслить.

– Кастанеде повезло, – нарушил молчание Видмантас. – Во-первых, он нашел Мастера. Во-вторых, он понял, что перед ним его Мастер. И, в-третьих, у него хватило ума и мужества сдаться Мастеру.

– Как это сдаться? – спросила я. Разговоры о «сдаче» постоянно возникали между мной и Вилией, но она каждый раз ускользала от прямого ответа. – И что такое сдача?

–Сдача, – медленно, словно разгоняясь, начал Видмантас, – это процесс. Длинный, болезненный. Если сформулировать его в двух словах – уминание эго, гордыни.

Для начала нужно понять, что в мире, кроме твоего драгоценного «я» существуют еще люди и большинство из них умнее, удачливее, красивее и способнее тебя. Понять не умом, не на словах, а ПОНЯТЬ, почувствовать: жизнью, дыханием, шкурой. Большинство людей так и умирают, не перебравшись через первый барьер, и дальнейшая судьба их души печальна – в котел на переплавку. Не сумел выделиться из общей массы себялюбцев – исчезай.

Он снова замолк. Меня такие актерские ходы раздражали, но приходилось терпеть, не будешь же в лицо говорить человеку, от которого ждешь ответа на серьезный вопрос, что его манеры отдают безвкусицей, дешевыми замашками базарного трагика.

– На втором этапе необходимо принять Мастера, то есть человека, который понимает мир лучше, чем ты и знает, что для тебя полезно, а что наоборот. Это невероятно трудно, действительно трудно. Представь себе, как тяжело было Кастанеде, прилетевшему из Америки со всей современной мощью ее мира, склониться перед необразованным индейцем без диплома, ни разу в жизни не видевшим факс, не выезжавшим из своей деревни, не имевшем представления о компьютерах, высшей математике и строении атома.

Принять – значит покориться, целиком, без «но» и «почему». Если Мастер скажет: увольняйся с работы и с завтрашнего дня проси подаяния под окнами твоей школы, – надо увольняться и просить милостыню. Если скажет: прыгай с пятого этажа, – вставай и прыгай.

– А если убьешься? – спросила я, прерывая ровный ход Видмантаского баритона. – Зачем тогда тебе Мастер?

– Если будешь верить Мастеру до конца – не убьешься. Пока не примешь на себя полного подчинения – второй этап не пройден, и Мастер тебя будет постоянно проверять: прошел или все еще воздух набираешь для прыжка.

А вот когда и это пройдет, Мастер начнет лепить из твоей души бессмертие. Тогда связь между вами станет нерасторжимой: ты начнешь выполнять, прежде чем он скажет, а то и подумает. Ученик полностью растворяется в Учителе, сливается с ним, становится неотличим от него, а значит, и сам становится Мастером. Тогда «сдача» заканчивается и начинается разрыв, отпочкование молодого Учителя от Старого. Такое произошло с Карлосом Кастанедой и Хуаном Матуса, так случилось с Игорем и Мирзабаем, такое на наших глазах происходит с Абаем и Мирзабаем.

И, кроме того, – тут Видмантас снова закатил свою излюбленную паузу и по-ленински заглянул мне в глаза, – кто тебе сказал, будто со смертью все кончается? А может быть, смерть только начало?

– Знаешь, я бы все-таки предпочла, чтобы Мастер учил меня, как правильно жить, а уж помереть я сумею и без него.

– Смерть, – толстым голосом произнес Видмантас, – серьезное событие в жизни. – Стоит подумать о ней заблаговременно.

В дверь позвонили, Вирга поднялась открыть. Пришла Юрате, из прихожей доносились обрывки фраз на литовском. Я улавливала только отдельные слова: «очень беспокоюсь», «да, завтра утром», «аэропорт», «Видмантас привезет». Наверное, любопытство слишком явно проявилось на моем лице, Видмантас подозрительно покосился, и я тут же перевела взгляд в огонь камина и приняла отрешенный вид. Видимо, утром кто-то прилетал, важный, раз Видмантас поедет встречать, и Юрате здесь. Ну что ж, загадка не из сложных, все ясно, Мастер прибывает, прямо на злобу дня.

Войдя в комнату, Юрате бросилась к Видмантасу, потом расцеловалась с Вилией, потом обняла меня. Вид у нее был встревоженный, я обняла ее за плечи, прижала к себе, словно маленького ребенка.