“Почему она молчит? – с отчаянием подумал Чарли. – Почему она, черт побери, не скажет ни слова?”

Он искоса посматривал во время своего рассказа на Одри и не мог не любоваться ею. Она была очаровательна даже сейчас, даже с заплаканными глазами и растрепанными волосами. Все равно – прекрасна. Нет, не то чтобы красива той правильной красотой, которую так любят изображать на своих картинах художники. Красота Одри была спрятана глубоко внутри, но от этого становилась еще ослепительнее, когда ее удавалось наконец понять и увидеть.

Нет, такой женщины Чарли, разумеется, был недостоин. Он и сам прекрасно понимал это.

Одри вытерла свои мокрые глаза, но так и не сказала ни слова.

Чарли перевел взгляд на отца Бернардо и обнаружил, что священник слушает его рассказ с неподдельным состраданием. В сердце Чарли невольно шевельнулась благодарность к отцу Бернардо – ведь он едва ли не единственный, кто был способен сочувственно выслушать грустную исповедь бродяги-музыканта.

– А потом… потом мы попали к вам, я и Лестер, и вы обогрели и накормили нас. Так хорошо нам не было давно – с самого начала войны.

“О чем я говорю? – с досадой подумал Чарли. – И при чем тут война? Сколько же можно все на войну списывать?”

– А еще… – Он набрал в грудь воздуха и бросился, словно в омут головой: – Еще мы собирались ограбить банк в Розуэлле, как только в него поступят вклады перед началом перегона скота на летние пастбища. Это должно было случиться на следующей неделе. А после этого мы собирались бежать в Альбукерке, чтобы поискать там работу.

Чарли посмотрел на неподвижное лицо Одри и убитым голосом закончил:

– А еще я собирался украсть ваши рубины, Одри.

Все. Теперь он сказал все, и на душе у него сразу полегчало, словно он своим признанием и впрямь скинул с нее давивший груз.

Одри еще раз промокнула глаза носовым платком и всхлипнула. Платочек ее промок насквозь, и Чарли протянул ей свой. Она пару секунд подумала, глядя на протянутый платок, а потом все так же молча полезла в карман платья – за своим собственным.

Чарли скомкал свой бесполезный платок и сунул его в карман. Тишина начала тяготить его, и он сказал, чтобы прервать молчание, растянувшееся, казалось, на целую вечность:

– Я понимаю, что недостоин вашего снисхождения, Одри. Вообще не достоин ничего. Да я и не прошу ничего. Просто мне хотелось, чтобы вы знали…

Он умолк, не зная, что еще сказать. Слова его растая-ли под сводом церкви, и вернулась томящая, тяжелая тишина.

Чарли сказал:

– Прости меня, Одри. И еще он сказал:

– Я люблю тебя.

Больше ему нечего было сказать.

А Одри по-прежнему молчала.

И снова повисла тишина. Одри смотрела на Чарли, а тот смотрел на священника, словно ожидая теперь помощи от отца Бернардо.

О господи!

Чарли тяжело поднялся с колен, в последний раз взглянул на Одри и медленно, тяжело побрел к выходу. Он был уже возле самой двери, когда услышал за спиной негромкое:

– Ч-чарли…

Чарли остановился как вкопанный. Не было сил двинуться дальше, но не было сил и на то, чтобы обернуться. Снова послышалось, чуть громче:

– Чарли… На этот раз он обернулся и с трудом выдохнул:

– Да, Одри?

– Ты… Ты часто повторял мне, что ты не джентльмен. Что ему было ответить? Святая правда.

Чарли молча кивнул в ответ.

Одри снова всхлипнула, и Чарли увидел, как она комкает свой промокший носовой платок в крепко сжатых, побелевших от напряжения пальцах.

– Ты оказался прав.

Сердце Чарли перестало биться в груди. Ноги его приросли к каменному полу церкви и не хотели, не могли двигаться.

Он собирался сделать над собой последнее усилие и окончательно покинуть храм, когда снова прозвучал голос Одри:

– Я тоже люблю тебя, Чарли.

Эти слова поразили его как раскат грома. Неужели он не ослышался? Неужели она и в самом деле сказала, что любит его? Несмотря ни на что? Этого не может быть!

Чарли продолжал стоять неподвижно, словно каменный истукан, не зная, что и как ему делать дальше.

Одри слегка нахмурилась, вздохнула и сделала нетерпеливый жест рукой:

– Ну же?

Чарли моргнул, раскрыл рот, но у него не было слов. Только руки его взмахнули и бессильно упали вниз, словно крылья подстреленной птицы.

Одри повторила, уже нетерпеливо, настойчиво:

– Ну же?!

Чарли снова моргнул и глупо переспросил:

– Ну же? Что – ну же, Одри? Я не понимаю.

Одри вздохнула и медленно поднялась с колен. Интересно, сколько времени она простояла так на холодном каменному полу? И это после всех скачек, после драки с Гар-ландом, отнявшей у нее столько сил…

Одри еще раз вздохнула и уселась на низкую скамеечку рядом с отцом Бернардо. Взгляд ее с каждой секундой становился все живее – она на глазах становилась прежней Одри.

Голос ее тоже окреп и зазвенел, когда она заговорила:

– Ну же, подойди сюда. Или ты собрался бежать, бросив на произвол судьбы своих друзей? И это после того, как они наконец нашли здесь свою пристань?

Чарли моргнул и сказал растерянно:

– Я… Я и сам не знаю, что мне теперь делать.

Теперь в глазах Одри сверкнул огонь. Бешеный, сжигающий. Она с трудом поднялась на ноги, покачнулась и удержала равновесие, положив руку на плечо отца Бернардо. Потом выпрямилась во весь свой рост и громко переспросила:

– Так, значит, ты еще размышляешь о том, что же тебе делать дальше?

Таким тоном – резким, обличительным, Одри не говорила уже давно. Пожалуй, с тех пор, как в последний раз общалась с Фермином Смоллом. На всякий случай Чарли оглянулся по углам – не притаилась ли где-нибудь знакомая долговязая фигура с вечно обнаженным, наставленным на него пистолетом?

Нет. Церковь была по-прежнему пуста и тиха, только чуть слышно потрескивали свечи, догорая в подсвечниках.

– Раньше ты всегда знал, что тебе нужно делать, Чарли, – сказала Одри с упреком.

– Нет, Одри. Это не так. Вовсе не всегда. Я… Мы… Я это делал от отчаяния…

– Почему ты не сбежал, когда узнал о том, что рубинов в доме нет, что их заменила стеклянная подделка?

– Потому что к тому времени я уже полюбил тебя, Одри, – тихо ответил Чарли.

Эти несколько слов, собственно, все и решили. Лицо Одри просветлело, и она со вздохом сказала:

– Ах, Чарли…