Он понял, что проиграл, и открыл пасть. Не знаю, хотел ли он сказать Пощады! или проклясть меня напоследок, и никогда теперь уже не узнаю. Всего парой сантиметров бритвенно отточенного острия Рэндала я перехватил ему глотку. Кровища выплеснулась темным веером, тянущимся по следу моего ножа. Несколько маслянистых капель влетело в фонтан. Жемчужная водяная сфера на долгий-долгий миг окрасилась в розовый цвет.

Дьявол, ненавижу наблюдать этот натурализм! Особенно в замедленной прокрутке. Я выпал из транса.

Светлана визжала. Мертвяк валился. Фонтан был девственно чист.

Я сполоснул нож, обтер его о штанину, убрал в кобуру и пошел к женщине, несмело пытаясь улыбнуться.

– Кровопийца! Убийца! Не подходи ко мне, подонок!

Убийца… Вместо благодарности… Самое обидное – она, безусловно, права. Я всего за какие-то полчаса стал убийцей женщин, детей и стариков. Значительно превысив предел необходимой самообороны. Самооборона… Разве она оправдывает смерть во имя свое? Вопрос, однозначного ответа не имеющий. А я и не оправдываюсь. Что сделано – то сделано.

Кровопийца… Тоже верно. Я действительно напоминал сейчас вампира из кабака Веселые титьки, так живописно показанного человечеству Робертом Родригесом. Помните От заката до рассвета?

Но было и одно отличие. Немаловажное, по-моему.

Кровь на мне была, по преимуществу, моя собственная.

Навалилась усталость. Я пожал плечами и вернулся к фонтанчику. Умыться. Напиться. Подонок… Черт!

* * *

Надо мной неподвижно завис аппарат, похожий на исполинскую бабочку липового бражника. Я запрокинул голову, изучая машину. Брюхо ее выглядело бархатистым и мягким. Полусложенные крылышки подрагивали. На боках белели непонятные руны.

Любопытствовал я недолго. Не дали. Бражник выставил яйцевод и разродился потоками розового киселя, щедро облившего меня сверху донизу. Кисель быстро загустел, спеленав меня эластичными прозрачными путами. Я немного подергался. Ради спортивного интереса. Вязкие вериги позволяли двигаться; но – боже мой! – что это были за движения! Муха, попавшая в мед, была, наверное, резвее меня. Я притих, не пытаясь более освободиться. Какой смысл тягаться с правоохранительными органами? В том, что это были именно они, я нимало не сомневался.

Машина сдала вбок и опустилась ниже. Брюхо ее лопнуло, раскатав пологую ковровую дорожку до самых моих ног. На дорожку ступили чьи-то бежевые плетеные туфли.

– Доброе утро, соколик, – сказала бабка Кирея, выпуская из корзинки на крышу игрушечного своего кобелька Бууссе (он сразу подбежал к трупу и задрал на него лапу). – Мы, кажется, вовремя? Ты ведь уже закончил свой ратный труд, не так ли, дорогой мой Ухарь?

Но тот, кто двигал, управляя

Марионетками всех стран, -

Тот знал, что делал, насылая

Гуманистический туман:

Там, в сером и гнилом тумане,

Увяла плоть и дух погас…

Александр Блок

Деловитые люди в черном без особых церемоний вытаскивали из дома налетчиков, упакованных в такие же розовые облатки, что и Филипп. Их, словно поленья, швыряли во чрево громадного транспортера, отвратительного и зловещего всем своим бугристо-брюхастым видом. Там их, кажется, цепляли за что попало длиннющим багром и утягивали вглубь. Утягиваемые налетчики жалобно верещали, но на это никто не обращал внимания. Мертвые погромщики помалкивали.

– Видите, Филипп, – сказала Кииррей, провожая взглядом последнего пленника, – мы тоже умеем быть жесткими, когда это требуется. К счастью, в последнее время требуется это не так уж часто. Да, кстати… вас не очень беспокоит этот… м-м-м, презерватив? – Она провела пальцем по резиновому наряду Филиппа. – Потерпите, дорогой мой. Обещаю, путы – мера лишь временная, и скоро мы вас от них избавим. Нас ждут долгая беседа в достаточно комфортных условиях, раздача слонов и кое-какие формальности. Прошу! – Она повела рукой в сторону бражника. – Самостоятельно справитесь? Или предпочитаете, чтобы вас внесли?

Филипп потащился вверх по ковровой дорожке, неожиданно твердой, мучительно преодолевая сопротивление предохранительной оболочки. Чтобы внесли… Дудки! Он предпочитал все делать сам, пока (и поскольку) это еще возможно. Кроме того, он опасался, вдруг у них и тут есть свой багор?

Светлана осталась снаружи. С нею ласково беседовала миловидная пышка неопределимого возраста, к ней же ластился Бууссе, и ее истерика, кажется, пошла на убыль.

Люди в черном действовали быстро и слаженно. Труп с крыши убрали, пятна крови уничтожили с помощью небольшого распылителя, отдаленно напоминающего прозрачный баллончик для аэрозолей. Дом как будто уже начали ремонтировать и приводить в порядок. Зевак пока не наблюдалось. По причине раннего времени, должно быть. Спать в Файре любили подолгу.

Внутри летательного аппарата Филиппа окружили заботой и вниманием: встретили, проводили к одному из десятка удобных кресел, усадили и накрепко пристегнули. Следом за ним поднялась Кииррей. Вход закрылся.

– Полетели? – спросила старуха у Филиппа.

Он рассеянно кивнул.

– Чудесно. – Она отдала приказание пилоту, опустившись в кресло по соседству с Филиппом и, поинтересовалась: – Кушать хотите?

– Хочу, – раскрыл он впервые со времени пленения рот, странным образом не затянутый липкой гадостью. – И, коли я все равно преступник, то не откажусь нарушить еще один закон, сожрав добрый кусок мяса. И запив его водкой.

– Да какой вы преступник? – удивилась старуха. – Вы, дорогой мой, отныне – самый что ни есть всамделишный национальный герой. Не удивлюсь, если благодарные горожане еще при жизни отгрохают вам памятник. На каком варианте желаете остановить свой строгий выбор? На бюсте? На ростовом? А быть может, на конном?

– Я бы прежде хотел узнать, в чем состоит мой подвиг и кто меня на него подвигнул, – огрызнулся национальный герой. – Ну, ответите?…

– Безусловно, – отчеканила Кииррей. – Обязательнейшим образом. Вне всякого сомнения. Но чуть позже.

Ну да, разумеется, – подумал Филипп, с неприязнью глядя на старуху. – Чуть позже, то есть вообще никогда. Порезал мерзавцев – спасибо. А в чем их мерзость заключалась – не моего, значит, убогого ума дело.

– Ну, ну, не дуйтесь, мальчик мой, – Кииррей читала его мысли без труда. – Ох уж мне этот юношеский максимализм! Никакого терпения. Все им сразу подавай, а иначе они на вас жутко рассердятся. Не спешите. Скушаете свое мясо, выпьете своей водочки, там и поговорим… И кончено! – твердо отрезала он видя, что Филипп начал кривить губы.

* * *

Трое молчаливых быстрых мужчин отмыли его с киселя, крови и грязи, отняли нож, продезинфицировали и заклеили ранки, обрядили в махровый халат, долгополый и неудобный, подсунули пластиковые тапочки без задников и усадили за накрытый обеденный стол. Исчезли они с проворством бывалых карманников, только что стянувших у лоха богатыйлопатник.