Эрлинг встал с бокалом в руке. Он поднял его и, глядя на Эйстейна, устало сказал:

— Я, как тебе известно, очень любопытен. Мне всегда хотелось увидеть и узнать больше того, что я видел и знал. Но в твоих словах что-то есть. Послушай, однажды я летел в самолете на высоте двух или трех тысяч метров и читал статью об этой новой луне. И во мне шевельнулось странное чувство, что-то вроде того, что с меня хватит, что я повидал уже достаточно. Я вспомнил самолеты из холста и бамбука, которые видел в детстве, и первые автомобили, сделанные по образцу старинных экипажей на высоких деревянных колесах и с кучером в цилиндре на козлах. Вспомнил, как возчики выбирали лошадей, не боявшихся автомобилей. Таких, которые при появлении этого чадящего чудовища не понесли бы по полям, не разбирая дороги. Я помню одного крестьянина, который приказал своим домочадцам встать на колени, когда Господь явился на облаке… Но ты навел меня на другую мысль… Если меня интересует конец света, это вовсе не значит, что я жду его в скором времени. Можешь ничего не говорить, но я никогда не верил… Нет, не знаю, как это лучше выразить, и потому скажу прямо: в повторяемость прежних жен и подруг…

— Я тоже не верю в эту повторяемость, — перебил его Эйстейн. — И мы с Биргит отнюдь не собираемся склеивать разбитый фарфор. Ведь ничего, собственно, не разбилось, если взглянуть на это с точки зрения брака. Мы не надоели друг другу. Мы начинаем с медового месяца. Мы свободны… Можно ли желать большего в нашем возрасте? Разве не странно, что мы, каждый по-своему, ждали друг друга? Что же касается Адды, я очень виноват перед ней и постараюсь загладить свою вину, но мы с Биргит женимся не поэтому.

Эрлинг опустил глаза. Я очень виноват перед ней, с горечью думал он. И постараюсь загладить свою вину. А что там еще сказал Эйстейн? Но мы с Биргит женимся не поэтому.

Эрлинг опустошил бокал, подошел к окну и отдернул занавеску. В свете фонаря, висевшего над входной дверью, он увидел Юлию и Адду, которые, обняв друг друга за талию, прогуливались по каменным плитам террасы.

Он вышел из дома и пересек двор, направляясь к Старому Венхаугу, ему захотелось побыть одному. Там, в прихожей, он услыхал наверху какое-то движение и прислушался. Сколько, однако, в последнее время здесь пролилось слез! Должно быть, это Фелисия и Биргит Этрусская. Он на цыпочках вышел за дверь, хотя ему очень хотелось узнать, о чем сейчас говорят эти женщины.

Юлия и Адда все еще прогуливались под фонарем, вокруг которого, отбрасывая мельтешащие тени, вились осенние бабочки. Эрлинг пошел вдоль изгороди, чтобы девушки его не заметили. Он не любил мешать тем, кому хотелось поговорить о своем. В нем еще жил страх, даже ужас перед тем, что он окажется лишним. Свет фонаря как будто разоблачал его мысли, хотя он прекрасно знал, что девушки его не видят. Он остановился за высокими кустами, еще сохранившими листву, и смотрел, как Адда и Юлия повернулись на террасе и пошли в его сторону. Неужели они тоже плакали?

Нет, конечно, они не плакали, и он даже удивился, почему это пришло ему в голову. Нет, они не плакали, хотя у них было гораздо больше причин поплакать вместе, чем у Фелисии и Биргит, уединившихся в Старом Венхауге. Иногда человек не видит очевидного. Как он сразу не догадался, почему Юлия выбежала за Аддой? Как мог не сразу понять, почему девушки тоже захотели уединиться? Из этих двух девочек, рожденных вне брака, дочери Биргит жилось куда легче, чем Юлии, но кого утешит то, что судьба другого оказалась еще тяжелее? Его собственная дочь кочевала от одних приемных родителей к другим, пока ее не спасла Фелисия.

Юлия, спасенная Фелисией. И Адда Этрусская, жившая до сих пор с матерью и упрямо хранившая свою тайну из опасения, что кому-нибудь придет в голову жалеть ее. Конечно, она была рада, что вдруг объявился ее отец, но было уже слишком поздно, теперь она была взрослая и сама себя содержала. Эрлинг знал, что у нее есть даже молодой человек, который ей нравится. Все детство и отрочество Адда прожила без отца и рано привыкла считать, что не иметь отца — это естественно.

У этих двух девушек, что обнявшись гуляли по террасе, было одно общее — им обеим пришлось простить своих отцов.

Юлия выросла, как деревце, взошедшее на плохой почве, но вовремя пересаженное на хорошую. И за это тоже я должен быть благодарен Фелисии! Она берет высокую и необычную плату. Я обязан ей жизнью, я всем ей обязан. А также жизнью дочери, которая чуть не погибла по моей вине. Фелисия не пощадила и не избавила меня ни от чего. Ты была безжалостна в своей мести, когда отомстила за смерть своих братьев, но столь же безжалостно ты отомстила и мне. Странно, что месть стала такой естественной и органичной частью твоей жизни. Однако меньше всего я понимаю, как тебя хватает на все. Ты, горожанка, приехала в Венхауг и взяла бразды правления в свои руки. При этом у тебя хватает времени осуществлять все, что взбредет тебе в голову, и не похоже, что когда-нибудь усталость одолеет тебя. Мне кажется, тебе помогает сила и воля твоих погибших братьев. Многие объявляли Гитлеру свою личную войну, но я не знаю никого, кто объявил бы ему такую тотальную войну, как ты, холодную, беспощадную, непрекращающуюся. Ты не считалась и не считаешься ни с какими преградами. Задевать тебя всегда было опасно, ты словно становилась великаншей, и силы твои удваивались. По сравнению с тобой все так похожи друг на друга…

Гости собирались уезжать. Эрлинг в Старом Венхауге укладывал в чемодан последние мелочи. Вошла Фелисия.

— Эрлинг, я знаю, что не должна просить тебя об этом, но, с другой стороны, людям свойственно нарушать свои правила.

Эрлинг замер в ожидании и без всякого выражения смотрел на нее.

Фелисия знала, что сейчас нельзя подойти и обнять его. Он превращался в каменный столп, если она пыталась уговорить его с помощью ласк.

— Мы знаем друг друга, и ты хорошо знаешь себя, Эрлинг…

Она всхлипнула.

— Не уезжай сейчас в Осло. Останься еще на день или на два. Эрлинг, милый, ведь ты знаешь, что будет.

Фелисия расплакалась. Эрлинг отвел глаза в сторону. К такому оружию, как слезы, она никогда не прибегала.

Фелисия не смела взглянуть на него, боясь допустить какой-нибудь промах.

— Только на день или на два, а тогда я сама отвезу тебя в Лиер.

Он немного выждал, а потом вынул из чемодана вещи и аккуратно положил их на стол.

— Все будет хорошо, Фелисия, — сказал он, стоя к ней спиной.

— Фелисия, мне хочется кое-что рассказать тебе. Хотя вообще о таком говорить не принято. Тайные слова из страны Табу.

— Если ты имеешь в виду бранные слова, то употребляй их в другом месте.

— Я хочу сказать красиво о некрасивом. У меня и в мыслях не было предложить тебе словарь ненормативной лексики. Между прочим, ты сама виновата, что не выносишь тех слов, которые я вовсе не собирался произносить.