Думал: ну надо же, до какой степени я бродяга. Даже из хаоса вытаскиваю исключительно улицы каких-то прекрасных чужих городов. Вот бы они навсегда тут остались, и можно было однажды приехать, все увидеть, все обойти, посидеть во всех забегаловках; ладно, хотя бы в одной из них. Но исчезнут, конечно. Не настолько я крут, чтобы, просто проехав мимо, реальность навсегда изменить. Вот если остановиться, выйти и там прогуляться, тогда может быть что-нибудь и останется, хотя бы в виде постоянного миража, как в Лиловой пустыне… Ладно, ладно, сам знаю, что так не надо. Хаос есть хаос. Мне-то, скорее всего, понравится с ним играть. Но кто тогда, интересно, поедет на выставку Базелитца? И кто Марине машину вернет?

Мимо следующей заправки он проскочил со свистом, приняв ее за очередное наваждение; потом уже вспомнил, что заправки отличаются от наваждений лампами ярко-синего цвета, чуть более теплого, чем у Тониного Маяка. Почему-то хаос не умеет создавать иллюзию синего света. Или умеет, просто с ним как-то договорились? Твори, дорогой, что хочешь, кроме синего света. С кем угодно можно договориться, и с хаосом тоже наверняка.

Осознав, что заправка была настоящая, натурально застонал от досады. Бак еще почти полный, но зверски хотелось кофе и покурить. Не возвращаться же, – думал Эдо. – Ладно, заправки примерно каждые сто километров, до следующей не так уж долго терпеть… хотя, будем честны, очень долго. «Через сорок минут» сейчас почти равно «никогда». Помаявшись, решился на компромисс. Чуть-чуть приоткрыл окно и закурил.

Зря так сделал, потому что снаружи теперь доносилась музыка, причем не какая попало, а гипнотическая Цветина труба. И уносила его в такие сладкие дали, где до сих пор не бывал никогда. Но Эдо отлично держался – примерно полсигареты. А потом понял, что уже какое-то время едет, закрыв глаза. И это, конечно, совсем никуда не годилось. Перевернуться на междугородней трассе – это было бы дааа.

Ткнул горящей сигаретой в запястье, взвыл от боли, от нее же очнулся, на хрен закрыл окно и наконец-то сделал, как Сайрус советовал: достал из бардачка телефон. До сих пор не звонил, потому что хотел внезапно свалиться Тони на голову, устроить суперсюрприз. Но ладно, звонок с незнакомого элливальского номера тоже сойдет.

Набрал номер Тони Куртейна, радуясь, что помнит его наизусть. Считал гудки: первый, второй, четвертый, седьмой, десятый – да куда ж ты подевался, засранец? Неужели спать завалился? Быть такого не может, рано еще совсем! Наконец Тони взял трубку, и Эдо, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, как ни в чем не бывало спросил:

– Ты тогда в Элливале на ярмарке какое желание загадал?

Тони Куртейн сидит на самом верху, в крошечной комнатке; будь его Маяк настоящим, в смысле, обычным, там располагалась бы световая камера и был бы установлен фонарь. Фонарь, впрочем, и так установлен – пока только в Тонином воображении. Но что может быть важнее воображения смотрителя Маяка? На нем здесь все держится, начиная с самого Маяка, который раньше, при Тониных предшественниках, был обычным домом из темного кирпича, а теперь выглядит как самый настоящий высоченный, метров двадцать, не меньше, береговой маяк.

Иногда Тони Куртейн карабкается по крутой, почти бесконечной лестнице к невидимому фонарю – не потому, что с ним действительно надо как-то возиться, а чтобы этим поступком его существование дополнительно подтвердить. Чтобы фонарь, благодаря регулярным визитам смотрителя, сам поверил в себя. Когда говоришь это вслух, звучит, прямо скажем, не очень; Тони Куртейн и сам это понимает, поэтому не рассказывает никому.

Тони Куртейн слышит, как внизу звонит телефон. Думает: да что ж такое, опять я забыл сунуть его в карман! Думает: вот есть же на свете люди, которые умеют звонить настолько невовремя! Думает: это не служебный, а мой мобильный, значит, ничего не стряслось. Думает: кто бы ты ни был, придется тебе позвонить попозже, не буду я ради тебя вниз бежать. Последнюю мысль он додумывает, уже спускаясь по лестнице, причем перепрыгивая через ступеньки, бегом.

Оказавшись внизу, в гостиной, Тони Куртейн хватает телефон и видит, что звонят с незнакомого номера. Но все равно заранее ясно, кто это. Этот засранец вечно свой телефон на Другой Стороне забывает и звонит потом, откуда получится. Интересно, у кого он сегодня телефон отобрал?

Тони Куртейн нажимает зеленую кнопку и открывает рот, чтобы спросить: «Где тебя черти так долго носили? Ты что, на обратный самолет опоздал?» – но Эдо успевает первым. И спрашивает:

– Ты тогда в Элливале на ярмарке какое желание загадал?

– Желание? В Элливале? На ярмарке? – растерянно повторяет Тони Куртейн.

– Лотерейный билет!

– Елки. Ты нашу поездку вспомнил?

– И еще дофига всего. Но сперва расскажи про желание. Я тогда загадал себе интересную жизнь. А ты?

– Глупость ужасную, – невольно улыбается Тони Куртейн. – Стать самым крутым человеком в мире. Именно в этой формулировке – «самым крутым».

– То-то Маяк при тебе так хорошо заработал, – смеется Эдо. – Осталось изобрести прибор для измерения крутости. И все человечество на замеры загнать, а то так и не выясним, сбылось ли твое желание. Мое-то – сто пудов да.

– Ты зайдешь-то когда? – спрашивает Тони Куртейн. – Откуда звонишь?

– Из машины, – жизнерадостно откликается тот.

– Из какой?!

– Если это действительно важно, у меня бирюзовый «ханс». Фигачу по трассе из Элливаля со скоростью… вот прямо сейчас, стыдно сказать, всего-то сто двадцать. Какой-то я оказался слабак. Но доеду, куда я денусь. Просто пока не знаю, когда.

Тони Куртейн хочет сказать: «Ты врешь, у тебя идиотские шутки, ты окончательно чокнулся, какой может быть Элливаль, ты дурак, ты растаешь, тебе же здесь долго нельзя», – но вместо этого говорит с почти испугавшим его самого спокойствием:

– У тебя же нет междугородних прав. И обычные сто лет как просрочены. Ты их после возвращения не продлевал.

– Ну значит штраф заплачу, – веселится Эдо. – Только чур, тебе лично. Потом вместе пропьем. А то я как раз без подарков. Даже без штанов возвращаюсь; не подумай дурного, всего лишь без запасных.

– Но тебе же нельзя… – наконец начинает Тони.

– Да можно. Мне все теперь можно. Только за рулем нельзя засыпать. Но это вполне разумное требование. Поэтому будем меня развлекать. В смысле, трепаться весь вечер, всю ночь – в общем, сколько понадобится. Сам ненавижу по телефону, но лучше так, чем никак. Тут, понимаешь, темно, как в заднице, вокруг Пустынные земли, на обочинах хаос прельстительно булькает, высятся зачарованные города, звучит снотворная музыка, у меня глаза закрываются; короче, я еду домой, и мне нужен Маяк.

* * *

Тони Куртейн выходит из дома. В руке у него телефон, в кармане куртки – бутылка, в бутылке – ром. У него четкий, продуманный план: пойти не пойми куда и бродить там, сколько получится. А Эдо обязательно, это не обсуждается, должен приехать прежде, чем телефон разрядится в ноль.